Юрий Федосюк - Утро красит нежным светом… Воспоминания о Москве 1920–1930-х годов

В 1920-е годы государство упорно внедряло метрическую систему – взамен веками действовавших русских мер. Таблицы перевода их на метрическую систему печатались на обложках ученических тетрадей, в календарях и разного рода справочниках. Тем не менее в магазинах, несмотря на замену гирь (пружинные весы с циферблатом начали появляться только с 1930-х годов), всё еще часто слышалось слово «фунт». Я твердо усвоил, что фунт – это 400 граммов, а килограмм составляют два с половиной фунта. К моему удивлению, в магазинах нередко говорили: «Взвесьте мне два с половиной фунта» вместо более удобного и простого «килограмм» или «кило». Сказывалась вековая привычка.

Уезжая с отцом за город, иногда спрашивали местных крестьян, далеко ли до такой-то деревни. Встречный обычно отвечал: «Версты четыре будет». Версты или километра? «Да какая разница: что верста, что километр». Различие в 67 метров не принималось во внимание: большинство населения долгое время считало, что километр – это переименованная верста, В деревнях по-прежнему мерили участки деревянными растопырками-саженями, не скоро расстояние между кончиками обоих колов сократили до двух метров и сам нехитрый прибор переименовали в «двухметровку».

Меры ёмкости: ведро и «мера» – держались долго. Стандартными мерами продавали сыпучие товары и овощи на рынках. Была большая мера (металлический цилиндр) объемом с крупное ведро, полмеры и четверть меры. Сколько в них было кубических сантиметров, понятия не имею, да это и не имело особого значения: товар был на виду, хочешь – соглашайся с ценой, не хочешь – не бери. Сейчас рыночная торговля маленькими мерками, обычно стаканами, сохранилась лишь при продаже мелких ягод и семечек.

Литры для измерения жидкостей вошли в обиход очень рано, возможно еще до революции. Даже у частных молочниц были разливные мерки на длинных рукоятках емкостью в литр и пол-литра. Только пол-литра именовались «кружкой», а литр – «двумя кружками».

Сахар продавался «головами» – большими конусообразными слитками, обернутыми в особую синюю бумагу. Дома его кололи для чая пестом или обратной стороной толстого ножа – косаря.

Кое-какие мелкие штучные товары продавали гроссами. Гросс равнялся 12 дюжинам, т. е. 144 штукам. Это не старинная русская мера, а остаток западной двенадцатеричной системы, некогда утвердившейся на Руси. Почтовую бумагу продавали дестями; десть равнялась 24 листам.

Метрическая система привилась довольно быстро. Даже слово «пуд» сейчас услышишь редко. А еще в 1930-х годах пуд фигурировал в государственных планах и официальных документах. Был лозунг: собирать урожай зерновых по 7–8 миллиардов пудов в год.

В конце 1928 года, с началом первой пятилетки, была введена карточная система снабжения населения сначала хлебом, затем и другими продуктами, а в 1929 году (он вошел в историю как «год великого перелома») также и промтоварами. Но еще до этого стали ощущаться перебои в снабжении, появились очереди. Запомнилась глупая частушка: «По бульвару кура шла, на ходу яйцо снесла, а хозяйки увидали, мигом в очередь все встали». Очереди, очереди… С тех пор даже и после ликвидации карточной системы они стали неотъемлемой частью нашего быта. Причины их вовсе не однозначны. Часто дело не в товарном дефиците, а в недостатке торговых точек и продавцов, то есть в экономии на так называемых накладных расходах в торговле за счет времени и сил покупателя.

Москва заполнилась очередями. Бытовала прибаутка: «Кто последний? Я за вами – вот Москва двумя словами».

Причины введения карточной системы всегда экстраординарны: неурожай, война. Установление карточной системы в первую пятилетку мне до сих пор непонятно: не было ни неурожая, ни войны. Даже в Первую мировую войну карточки в России были введены только в 1916 году. В энциклопедиях и учебниках объясняется: единоличное сельское хозяйство с его отсталой техникой и низкой урожайностью не могло полностью удовлетворить потребности растущего городского населения; рост этот был вызван социалистической индустриализацией.

Индустриализация и в самом деле шла полным ходом, отвлекая из села часть трудоспособного населения, а в селе проводилась коллективизация, которая сопровождалась механизацией. Однако объяснить этими двумя факторами внезапную необходимость строгого нормирования потребительских товаров затруднительно, тем более что стала ощущаться очень острая нехватка продуктов и карточки с их скудными пайками подчас «не отоваривались». Думается, причина наступившего кризиса не в этом или не только в этом, а главным образом в следующем: во-первых, коллективизация, завершившаяся в 1932 году, не сразу позволила резко увеличить производство и продажу сельхозпродуктов – перестройка привела к сбою; к этому надо добавить, что многие крестьяне, вместо того чтобы сдавать свой скот колхозу, забивали его на личные нужды. Во-вторых, в целях скорейшей индустриализации, требовавшей широкой закупки за границей оборудования, государство резко увеличило экспорт сельхозпродуктов. Производство же ширпотреба сократилось из-за того, что главные силы и средства были брошены на строительство предприятий тяжелой индустрии и выпуск её продукции в увеличенном объеме.

Каждый трудящийся получил «заборную книжку» – маленькую белую брошюрку с листочками, разделенными на купоны по видам товаров. Название «заборная книжка» меня рассмешило; мне объяснили, что оно не от слова «забор», а от «забирать» – имелись в виду нормированные продукты.

Чтобы получить заборную книжку, надо было стать пайщиком ближайшего кооператива, это стоило не то 50 копеек, не то рубль в месяц. Дело в том, что продажей нормированных продуктов занималась не государственная торговая сеть, а городская кооперация во главе с Московским советом потребительских обществ – организацией массовой и весьма весомой.

Каждый район имел свой трест («общество»), наш носил звучное название БРРОП – Бауманское районное рабочее общество потребителей. Магазины стали именоваться кооперативами. Только и слышно было от женщин с сумками: «Чего в нашем каперативе дают?», «А очередь большая?», «А талоны на крупу отоваривают?» Забот у хозяек заметно прибавилось.

Отец тоже стал пайщиком «каператива» – того самого магазина в нашем доме, где торговали одни женщины, теперь это стал «наш кооператив». Иногда созывались собрания пайщиков, весьма бесплодные: пайщики ругали руководство за отсутствие продуктов, руководство неизменно оправдывалось тем, что на базе «продуктов нет». Так рассказывал отец, пока еще ходил на эти никому не нужные собрания.

Здание Мосельпрома в Нижнем Кисловском пер. Открытка 1920-х гг.