Александр Альшевский - Пламя Хоннодзи. Что оно осветило в истории Японии

Тучи сгущались, и все в голодающей стране всем своим пустым нутром ощущали, что вот-вот должно произойти нечто страшное. И здесь надо отдать должное императорскому двору. Он, вырвавшись из оков, фигурально выражаясь, небытия, сделал все, что мог для успокоения страны: в марте 1467 г. изменил девиз правления на «Онин», что означает «Мир в стране» (предыдущий «Кансё», «Великодушие и справедливость», не оправдал возлагавшихся на него надежд). Казалось, что теперь-то уж все вздохнут спокойно, однако 26 мая 1467 г. Киото запылал, самурай пошел на самурая, точнее, 160 тыс. самураев Хосокава Кацумото пошли на 90 тыс. самураев Ямана Сюдзэн. Город буквально был завален трупами и превращался в пепелище. Увы, таковыми были тактические пристрастия самураев, которые первым делом поджигали укрепления противника. А что же сёгун Ёсимаса? Да ничего! По обыкновению продолжал отреченно наслаждаться сакэ на очередном банкете и залетающие в зал искры пожарища не отвлекали его от в общем полезного занятия. Он уже давно осознал, что не сможет справиться ни с самураями, ни с алчностью своей жены Томико…

«Прозревший» Ёсимаса, как водится, уходит из мирской жизни, уступив пост сёгуна своему сыну, становится монахом и переезжает в 1483 г. в усадьбу на Хигасияма («восточная гора»), гордостью которой является «Серебряный павильон» («Гинкакудзи») – образец спокойствия и уединенности, что так было мило сердцу Ёсимаса. И критикуя его за нерешительность и устраненность (что поделаешь, обстоятельства вновь оказались сильнее человека), следует помнить, что именно монах Ёсимаса заложил основы «культуры восточной горы», многое из которой продолжает жить и в современной Японии.

Массовые побоища во времена смуты «Онин» продолжались год, два, не больше, затем она перешла в вялотекущее состояние. Стычки, грабежи, поджоги, естественно, имели место (как-никак смута ведь!), но уже без прежнего запала. В 1473 г. лидеры и вдохновители противоборствующих сторон, Хосокава Кацумото и Ямана Сюдзэн, не выдержав напора болезней, умирают. Война окончательно теряет всякий смысл, и в 1477 г. «восточные» и «западные» идут на мировую. Десятки тысяч самураев, эти псы войны, да еще обильно вкусившие крови, стряхнув с плеч груз прежних обязательств, стали думать, как жить дальше. Центральные власти ничего дельного им предложить не могли, т.к. несмотря на наличие и сёгуна и бакуфу и императорского двора, наконец, этой власти то и не было. Сама смута «Онин» наглядное тому подтверждение. А поскольку любой ответ на вопросы бытия был связан с землей, то самурайство почти что сразу принялось за ее передел. А что ему было еще делать? Пахать и сеять самураи уже успели отвыкнуть, зато наловчились так махать мечом и стрелять из лука, что любо дорого смотреть. Сосед пошел на соседа, родственники схватились между собой, и пошло и поехало… Страна, так и не отдохнув от старой смуты, оказалась вовлечена в новую, получившую название (в японском оригинале) «сэнгоку дзидай».

С «дзидай» все ясно и понятно. Это – эпоха, на худой конец – период. А вот с «сэнгоку» будет посложнее. Нам, конечно! Японцам какие сложности. За них все давно китайцы придумали. Бери «кальку» с китайского аналога и порядок. В китайской истории аналогичные события имели место в 403—221 гг. до н.э. и известны как «Чжаньго» («Воюющие царства»). Это когда Цинь, Чжао, Хань и прочие семь сильнейших царств схватились за власть. Любой японец, посмотрев хоть на «сэнгоку», хоть на «чжаньго», сразу поймет о чем речь – иероглифы то одинаковые! А вот услышав, разберется далеко не каждый: иероглифы хоть одинаковые, но звучат по-разному. Нам же, не вполне знакомым с тонкостями иероглифики, придется соглашаться на перевод. А перевод штука серьезная. Здесь есть где развернуться творческой натуре, тем более если она стремится к высотам интерпретационного, так сказать вольного перевода от души, и не очень то ограничивает себя дословным, от одного упоминания которого и вправду тошно становится, да и руки опускаются. Вот и появляются «сражающиеся царства», «век, когда страна находилась в состоянии войны», «век войн», «эпоха войны в стране», «эпоха сражающихся княжеств». По мне эталоном такого перевода является «эпоха брани царств» (отдельное спасибо составителям большого японско-русского словаря под редакцией Н.И.Конрада). Все красиво и верно по существу. И спорить с этим не надо. Мы и не будем, а просто наберемся смелости и попробуем дословно, так сказать слово в слово, перевести выражение «сэнгоку» и посмотреть, что получится.. А получится «воюющие провинции». Именно это обозначают два иероглифа, образующие данное слово. Немного суховато, конечно, но зато полное соответствие оригиналу, вернее, его форме, а по духу «брань царств» будет и впрямь поэлегантнее. Окончательный выбор остается за читателем, а мне позвольте остановиться на «воюющих провинциях».

В борьбу за землю в эпоху воюющих провинций кому-то удалось сохранить исконные земли, доставшиеся от отцов, кому-то – нет. Кто-то поднимался наверх из самых низов социальной лестницы, а кто-то, наоборот, двигался прямо в противоположном направлении. В общем и целом низы подавляли верхи, а верхи старались не отставать в этом деле от низов. В результате всего этого броуновского движения страна стала похожа на лоскутное одеяло, причем у каждого лоскутка, большого или малого по размерам, непременно был свой правитель, крупный феодал, по-японски – даймё. Это что-то вроде нашего удельного князя. Под властью даймё находилась одна или несколько провинций, и это была настоящая власть над землей и людьми со всеми вытекающими последствиями. Как становились даймё воюющих провинций? По разному. Ими могли стать военные губернаторы провинций, назначенные в свое время на эту ставшую наследственной должность. Такие счастливцы, воспользовавшиеся наследием отцов, составляли примерно треть от всех даймё. Кто-то поднимался до даймё из вице-губернаторов и чиновников пониже или местных феодалов средней руки. Ну и бывали случаи, что до власти в провинции или даже провинциях дорывались любители приключений из самых, что ни на есть, низов.

Таким любителем был, к примеру, Исэ Синкуро Нагаудзи (впоследствии Ходзё Соун), который как-то решил отправиться, всего ничего, погостить к сестричке. И вышло так, что он и с любимой сестрой встретился и успел сделать еще кое-что: захватить власть в целой провинции (не с ходу, конечно, а лет через 20). Его назовут первым «сэнгоку даймё» – даймё воюющих провинций, т.к. подобная карьера раньше была в принципе невозможной. А взять того же Мацунами Сёгоро (больше известном, как Сайто Досан). Казалось бы, смышленый и любознательный юноша. Поизучав в буддийском монастыре различные науки, вернулся домой, женился, и занялся серьезным бизнесом – торговлей маслом в разнос. Чего еще надо?! Торгуй маслом, а по вечерам наслаждайся песнопениями под аккомпанемент сямисэн. Но нет, куда там. И его сознание подтачивал червь властолюбия. Видимо вся атмосфера этой эпохи побуждала к действию людей умных и отчаянных. Сайто Досан также потребовалось лет двадцать, чтобы стать даймё. Сколько людей он извел за это время, сколько подлостей совершил и не сосчитать. Даже не пытайтесь. Недаром же в народе его прозвали гадюка Досан. Что касается сямисэн, то это музыкальный инструмент такой китайского происхождения вроде лютни (у сямисэн а три струны, играй себе играй). Его без сомнения можно отнести к типичным примерам безотходности китайского бытия: собаку или кошку съесть, их кожей обтянуть, да еще с обеих сторон, деку сямисэн, а на костях бедных животных сделать какой-нибудь целебно-оздоровительный отварчик. «Гринпис» на них не было! Разве «зеленые» (не от перепоя, а в смысле «зеленого мира») допустили бы подобное издевательство над живой природой?! Да никогда бы не бывать на японской земле сему бесовскому изобретению…