Виктор Гюго - Возмездие. Поэма

И с пустым кошельком, аферисты беспечные;

Инвалиды и львы, обращенные в псину,

Идиоты, что гнут перед ним свою спину,

Вы, Панургово стадо, он – ловец ваших душ

Чудесами, где правит волшебник Картуш;

Вы – писаки бумаг и капустовы слуги,

Вы во Францию верите ль? Что с вами будет?

Разве это народ? Нет у вас, господа,

Права выбрать властителя. Куча скота!

Права этого, знайте же, псины Мопа! —

Сам французский народ не имеет пока.

Правду в грязь не уронишь, и как ты ни мажь,

Свобода – не тряпка для мелких продаж,

Что брошена в кучу дешевой торговке.

Когда для народа готова веревка,

Есть право иным – оставаться собой,

Ведь есть у нас шанс управляться судьбой,

Тогда, не страшась этих бестий безликих,

И худший из худших проснется великим.

Вы ж счастье нашли, о, ничтожные твари,

В грязи жить, обмане и ложном угаре,

Навоз обожая с парчовой накидкой,

Что для честных людей превращается в пытку.

Я, с падением других, не хочу быть все ниже.

Чести я не терял. Не посмеют в Париже

Отобрать мое имя, свободу, любовь,

На земле все равно день пробудится вновь.

Невозможно пленить миллионы рабов.

Я свободен. Так учит Катон. И никто

Не повержен, пока хоть один не упал,

В нем крови отцов непокорный накал,

Добродетель и гордость, история, право

И вся нация с вечно немеркнущей славой—

Всё в душе у него, он согнуться не может.

А для стойкости храма колонна поможет.

Ведь француз – это Франция, римлянин – Рим,

Кто сломает народ – вечно будет гоним!

После сиянья яркого ликующей свободы,

После великих войн великого народа,

Вихрь небывало дикий;

После Маренго славного, что светится на карте,

Тацит назвал бы первым Бонапарта

Среди великих.

И после мессидора, прериаля и фримера,

И стольких предрассудков, гидр, химеры,

Исчезнувших в веках;

Когда трон пламенем объят, а скипетр в пепле,

Бастилия расстреляна, удары молний крепли

На царственных холмах:

Колоссам и гигантам этим вышли сроки,

На Бога осерчавших, как бульдоги,

Он им ответил: Вон!

Республика свободы подобна океану,

Где встретили отцы, как Левиафана,

Наш девяносто третий год,

Затем Дантон, Сен-Жюст и Мирабо, титаны эти,

Сегодня ж Франция, пример столетий,

Рассматривает злобный эмбрион,

Настолько малый, что война, как пародокс,

Где в капле бьется немощный вольвокс

Напротив вибриона!

Позор какой! И Франции сегодня не к лицу,

Знать, кто там нынче фаворит, в Сен-Клу,

Мопа или Морни?

Да, эти сберегли ему порядок и семью.

Один из них уж тащит девок ко двору,

Другому ближе холуи.

Как-то Абд-эль-Кадер в своем застенке

Мужчину узкоглазого приметил,

Кого страна и шут Тролон, заметьте! —

Зовут, меж тем, Наполеоном третьим; —

Он видел подлеца в оконный переплет,

Как стадо верных слуг за ним отныне

Почтительно поклоны оземь бьёт,

Он, этот рыжий человек пустыни,

Султан, под пальмами рожденный,

Хаджи – задумчивый, жестокий,

И спутник красных львов плененный,

Эмир со взглядом темнооким,

Фатальный и решительный герой,

Как привидение в бурнусе белом,

Когда-то прыгал, увлечен резней,

Затем в ночи он падал на колени,

Саджжаду из широкого шатра достав,

Спокойно руки к небу воздымая,

Молился он у придорожных трав,

В них кровь струилась липкая, живая;

Он жажду утолить сумел мечей,

И восседая на горе убитых тел,

Мечтатель пламенный убийственных ночей,

Он созерцать красу небес хотел;

Но повстречав коварный, лживый взгляд,

Он прочитал позор на лбу чужом,

И мусульманин, доблестный солдат—

Кто этот человек? – воскликнул он.

Он сомневался, но ему сказали так:

Смотри же и возьми свой меч, эмир!

Ты видишь маску эту подлую в усах?

Он самый главный среди них бандит.

Ты эти стоны горькие послушай,

Их крик в ушах, как горестный набат,

Он продал дьяволу свою гнилую душу,

И женами, и матерьми проклят;

Он разорвал им сердце беспощадно,

И сделал вдовами, бесславный душегуб,

Он Францию зарезал кровожадно,

Теперь он гложет этот бездыханный труп.

Тогда Хаджи приветствовал его,

Но силою воинственного духа

С повадкой хищника кочевник боевой

С презрением чудовище обнюхал.

«Как я счастлив, что родился в Китае! У меня есть дом, чтобы укрыться, достаточно всего, чтобы поесть и пить. У меня есть все удобства для нормального существования, у меня есть одежда, головные уборы и множество развлечений; по правде говоря, самое большое счастье – это моя доля!»

Есть буржуа, служащие коммерции покорно,

Что ближе даже к Хрису, чем к Младшему Катону,

И ценящие сверх всего лишь ренту и купон,

Держа гарпун на бирже, как будто мушкетон,

Хотя и честные, но из породы толстяков,

И чтят Фалариса за тугость кошельков,

Они и медного быка за золотого держат.

Они голосовали. И завтра же поддержат,

Но если кто-то вдруг напишет откровенно,

С ногами на камине, дымя самозабвенно,

То каждый голосующий рассудит дело так:

Да, эта книга – шок! Чудовищный бардак!

Да, по какому праву вот этот индивид

Напал на Бонапарта, я на него сердит.

Да, он, конечно, нищий. К чему ж такой памфлет?

Он прав, у Бонапарта Закона, Бога нет,

Да, он – клятвопреступник, грабитель и бандит,

И армия корсаров политику вершит,

Он выгнал высших судей, помощников прогнал

И принцам Орлеанским он в ренте отказал,

Он худший из злодеев, зачем же так кричать?

Я голос ему отдал, тогда резон молчать.

Быть против, это значит, себя мне обвинить;

Скажу себе, что трус я. И как теперь мне жить?

А смельчаки – другие? Нейтральность сохраня,

Почувствую ущербным себя в дальнейшем я.

Согласен, на запястье веревка кожу трет.

Чего же вы хотите? Хозяйство как идет?

Республики боялись мы красной роковой,

И даже розоватой боялись мы порой,

За жулика считаем, но Император он!

Так, это очень просто. Террор со всех сторон,

Мы помним жакерию и призрака Рамьё,

Такой нашелся выход, все ж лучше, чем в ружье!

Когда же о правительстве напраслину несут,

Я чувствую внутри себя невыносимый зуд.

Возможно, что ругают его совсем не зря,

Но с ним меня ругают, простого буржуа,

Теперь он – император, и в том моя беда,

Ему лишь из-за страха сказал я прежде «Да».

И вправду, он нахальный, рассказывали нам,

Но страх меня обуял к безжалостным врагам,

Сегодня не приемлю отважных, удалых,