Филиппов Филиппов - Не померкнет никогда: повести и рассказы

Комиссары батальонов, политработники принесли бойцам только что отпечатанные последние сводки Совинформбюро и боевые листки, в которых рассказывалось о подвигах танкистов и мотострелков в прошедших боях. Прямо там, около танков, или в окопах завязывались беседы о положении в стране, о тяжелых боях с врагом на других участках фронта, о задачах бригады здесь, под Мценском.

Личного времени у бойцов практически не было, и потому многие из них умудрялись что–нибудь сделать для себя, лишь когда приходило время принимать пищу. Тут уж кто что успевал: одни побриться, другие письмо домой написать, третьи просто перекинуться с друзьями словечком–другим о доме, о родных, о самом наболевшем. В эти несколько минут уставшие, промокшие до нитки под холодным осенним дождем солдаты, казалось, забывали, что рядом ходит смерть, что эта тишина обманчива, что, может быть, враг снова пойдет сейчас в яростную атаку и надо будет во что бы то ни стало сдержать его натиск.

Привезли ужин. Дмитрий и Михаил Бедный примостились перекусить тут же, прямо на танке. Башнер и стрелок–радист куда–то ушли, и их котелки стыли, завернутые в чью–то телогрейку.

Ужинали молча и по привычке торопливо.

— Да, служба у нас сейчас пошла — проще не бывает: ешь да воюй, — с горькой иронией сказал Дмитрий, быстро справившись со своей порцией. — Вздремнуть и то некогда.

— А я, товарищ лейтенант, научился дремать, когда танк по прямой идет, — отозвался Бедный. — Потряхивает, покачивает. То тут, то там вздремнешь малость, глядишь, и выспался.

— То–то я смотрю, что мы все напрямик норовим, — усмехнулся Дмитрий. — А ты, оказывается, в это время храпака даешь.

— Да нет, я ж не в бою сплю, я на марше…

— Я пошутил, не обижайся. Между прочим, в юности мне самому не раз приходилось на ходу спать. У нас на Кубани по воскресеньям в больших станицах устраиваются богатые базары. Народ со всей округи приезжает, но, чтобы попасть на базар ко времени, выезжать надо еще ночью, особенно если на быках едешь. Народу обычно собирается много, навалят на подводы мешки, корзины, ведра, а самим сесть, конечно, негде. Вот и плетемся пешком за телегами. Идти надо порой несколько часов, а спать охота — мочи нет. Вот и приспособился я дремать на ходу. Привяжу к подводе ремень, намотаю его на руку, быки тянут, а мне только ноги переставляй. Пока до базара дойду, выспаться успеваю. — Дмитрий помолчал. — Но сейчас я пожелал бы не мягкой постели, а баньки горячей с дубовым веником да крынки свежей простокваши с душистым нашим домашним хлебом. А после баньки в речку бы. И не куда–нибудь, а на перекат, на быстрину, в бурун. Вода прохладная, чистая, песчинки на дне пересчитать можно. Год жизни отдал бы за минуту этой благодати…

— Да, банька сейчас не помешала бы, а то скоро из наших гимнастерок можно будет соль выпаривать. Да и погодка тоже — ни пройти, ни проехать. Трубы у них там в небесной канцелярии полопались, что ли?

— А у нас на Кубани сейчас бабье лето, — задумчиво сказал вдруг Дмитрий. — В садах фрукты, в лесу орехи. И погода стоит, наверное, отменная. Кстати, ты письмо из дома давно получал?

— В Сталинграде еще.

— Что пишут?

— Да так. Разное. Все здоровы, работают.

— Ответ ты, конечно, уже отправил?

— Не успел еще, — вздохнул Бедный. — Все как–то…

— Тогда так. Даю тебе десять минут личного времени на письмо домой. Есть на чем написать?

— Найдется.

— Ну и я, пожалуй, напишу пару строк. Мать, наверное, заждалась.

Дмитрий нагнулся в люк, достал свой планшет, шинель и направился к густой разлапистой ели. Привязав к одной из нижних веток фонарик, подарок пехотинцев, присел на корточки, достал бумагу, небольшой огрызок химического карандаша, и, притронувшись кончиком языка к грифелю, вывел: «Привет с фронта!».

Дмитрий писал матери часто. Рассказывал, как сражаются они с вероломным врагом, писал о своих товарищах, о боях, в которых участвовал, о том, сколько успел уже сжечь фашистских танков, уверял, что врага они обязательно разобьют, — пусть не волнуется.

Хотелось все–таки верить, что война скоро кончится и что поедет он тогда с женой Ниной на Кубань, в Армавир, в гости к матери Матрене Прокофьевне. А если позволит время, то побывают они в станице Вознесенской, где у Дмитрия осталось много друзей по школе, наведаются и к родственникам в Бесстрашную. А поедут они туда обязательно весной, чтобы посмотреть, как цветут сады, как зеленеют, набирают силу под ласковым мягким солнцем озимые, как алеют на косогорах нежные, сочные цветы адониса весеннего, которые называют в кубанском предгорье горицветом.

Дмитрий разволновался, быстро дописал лист и пошел к танку, чтобы взять письмо у Бедного.

Заглянул в люк. Письмо, написанное до половины листа, лежало у Михаила на коленях, а сам он, склонив голову набок, спал.

Лавриненко осторожно вытащил из рук Бедного письмо, снова пошел к своему шалашу и на второй половине листа дописал несколько фраз от себя. Он сообщал родным своего механика–водителя, что старший сержант Михаил Бедный здоров, что воюет хорошо и что он, командир, считает его лучшим водителем взвода…

Ранним утром 9 октября противник повел себя очень активно: до ста танков с пехотой и артиллерией начали наступление в направлении Ильково — Шейно, намереваясь кратчайшим путем выйти к Мценску.

Основной удар немцы нанесли по левому флангу бригады Катукова, в направлении деревни Шейно, где были замаскированы танки БТ‑7. Около пятидесяти вражеских машин, развернувшись в линию почти километровой ширины, ползли к деревне.

Катуковцы, заблаговременно отрыв в земле укрытия для «бэтушек», так что видны были только башни танков, подпустили атакующих на близкое расстояние и стали в упор расстреливать вражеские машины. Разгорелся жаркий, жестокий бой. Когда же танковая дуэль достигла критического момента, с фланга внезапно ударили притаившиеся в небольшом леске тридцатьчетверки взвода Лавриненко.

Кинжальный огонь с двух сторон вынудил немцев поспешно отступить и приостановить атаку. Лавриненко же в это время успел поменять место засады и снова стал ждать наступления врага. Но тут произошло непредвиденное. Немцам удалось обнаружить наши танки. Рота вражеских автоматчиков скрытно подобралась к тридцатьчетверкам и стала забрасывать их гранатами, стараясь поджечь. Фашисты действовали напористо, ожесточенно — ведь за каждый сожженный танк им был обещан двухнедельный отпуск.

Наши танкисты заметили немцев, когда те уже окружили машины. По наступающей вражеской группе тут же ударили пулеметы. Фашисты, однако, продолжали наседать. Тогда, откинув люки, танкисты пустили в ход гранаты и, перейдя в атаку, стали давить вражеских автоматчиков гусеницами.