Филиппов Филиппов - Не померкнет никогда: повести и рассказы

Разгорался жестокий ближний бой.

Сердюкову удалось вывести свой баркас из–под огня, и теперь, сколько позволяло зрение, он без конца оборачивался назад, вглядываясь в берег, от которого только что отчалил, оставив там двадцать своих боевых товарищей, вступивших в неравную схватку с врагом. Остался ли еще кто–то из них живой, хватит ли у них духу противостоять натиску фашистов, дождутся ли они, пока он подвезет им подкрепление? «Господи, батюшка Днепр, — молил про себя Сердюков силы небесные, — соедини свои берега, помоги нашим ребятам выстоять!»

Эти мысли ни на секунду не оставляли его, и он, продолжая оглядываться назад, то и дело кричал своим солдатам, орудовавшим веслами: «Быстрее, братцы, быстрее, еще, еще нажми, подмога нашим нужна. Гибнут ребята…»

Но зря покрикивал сержант на, своих подчиненных: они, терзаемые теми же мыслями, и так что было сил гребли на полный взмах весел, ни на миг не давая себе передышки. Эти молодые бойцы, кроме рядового Волкова, с которым Сердюков шел от самой Волги, накануне форсирования Днепра влились в батальон из пополнения и теперь вот проходили в этом аду кромешном боевое крещение. «Хоть бы живыми нам всем остаться», — глядя на своих молоденьких однополчан, думал Сердюков.

После сильной контузии, полученной под Сталинградом, Семен никак не мог запомнить фамилии этих бойцов, да и в именах без конца путался, поэтому к каждому обращался одинаково: «Эй, браток… Не части, не части, подналяг… А ну, давай разом… Взяли!..»

Бойцы, однако, были хоть и молодыми, но, видно, уже имеющими опыт управления лодкой. Они все понимали с полуслова и что было мочи, рывками, с проклятьями и матом работали веслами. Вечером Сердюков впопыхах не запомнил примет на том участке берега, где стоял их батальон, забыл, что надо учитывать и течение реки, поэтому, когда баркас вновь причалил к берегу, оказалось, что попали они в расположение другой части. Какой–то сердитый майор подбежал к баркасу:

— Чья посудина, кто командир, из какой части?

— Сержант Сердюков, товарищ майор. 92‑й отдельный саперный, — скороговоркой ответил Семен.

— Почему здесь, мать вашу?..

— Течением снесло, товарищ майор, — начал было объяснять Сердюков.

— Почему стоите, не переправляете людей?

— Так мы ж только подплыли…

— Отставить. Забирайте десант и назад. Васильев! — крикнул он куда–то в темноту, откуда тут же выбежало человек пятнадцать автоматчиков. И не успели еще бойцы как следует разместиться в баркасе, как майор и несколько дюжих хлопцев рывком столкнули посудину с мели, и она, подняв спереди себя волну, клюнув воду погрузившейся чуть не до середины верхней бортовой доски переполненной грузом кормой, тяжело отвалила от берега. Снова захлюпали о воду методично опускаемые тяжелые, наскоро выструганные из сырой древесины весла, снова понеслось над водой надрывное, хриплое «Братцы подналягте, подналягте… Раз… Эх, твою дивизию… Раз… Да вы ж воду хоть жменями черпайте, мы ж не подводная лодка… Раз…»

И черная дырявая посудина, похожая на кусок берега, оторванного от материка, медленно набирая ход, снова двинулась навстречу рокочущему от взрывов неприятельскому берегу.

…Только на четвертый раз баркас Сердюкова причалил в расположение своего батальона. Комогоров, увидев знакомые лица своих бойцов, вначале обрадовался: «Живой, что ли, Сердюков? В рубашке родился!». А потом вдруг, как тот майор, тоже напустился на него: «Где тебя шельма носит? Людей отправлять не на чем. Ну, погоди, кончится эта заваруха, я тебя…»

Пришлось Семену коротенько объяснить комбату, что заплутали они малость, а потому в других частях послужили перевозчиками.

— Ладно, потом разберемся, — уже примирительно сказал Комогоров. — У тебя все живые, раненых нет? Может, заменить кого?..

— Нет. Мы сами. Давайте десант, товарищ капитан. Тяжко там нашим…

И снова без всякого учета вместимости и грузоподъемности суденышка в баркас набивалось десятка два людей с оружием, какими–то ящиками, мешками, плащ–палатками. И старый, рассохшийся баркас, готовый, кажется, в следующую секунду переломиться пополам, отчалил от берега и устремился навстречу свинцовому шторму, огню и смерти.

И опять люди, сидевшие в нем, кто чем мог вычерпывали из посудины воду и, срывая на руках кровавые мозоли, напрягая все силы, работали веслами. И казалось им, что каждый снаряд, выпущенный из вражеского орудия, нацелен именно в их баркас, что именно в них летят и все фашистские пули.

…Заканчивались уже вторые сутки этого жестокого сражения на правобережье Днепра. Баркас сержанта Сердюкова за два дня и две ночи непрерывной работы сделал несколько десятков рейсов от одного берега к другому. И каждый раз, когда добирался он до своего батальона, Комогоров еще издали, увидев его, радостно кричал:

— Сердюков, опять живой, что ли? Ну и молодец же ты, Сердюков! Сто лет проживешь! Как вы там? Может, заменить кого?

И каждый раз Сердюков пересохшими, потрескавшимися губами бормотал одно и то же:

— Не надо. Мы сами. Давайте десант, товарищ капитан.

Семен знал, что их комбату здесь тоже не мед, что и по этому берегу бьет дальнобойная немецкая артиллерия, а ему надо и плавсредства найти, и гребцами их обеспечить, и десант вовремя отправить. А где их возьмешь, людей–то? Многих его боевых товарищей нет уже после первого же рейса через

Днепр. «Эх, беда, да и лихо», — вспомнилась вдруг Семену поговорка своего деда, старого вояки.

В полдень, когда баркас Сердюкова в очередной раз отвалил от берега, Комогоров крикнул:

— Сердюков, дорогой, продержись еще разок. Подкрепление обещали, — виновато, как показалось Семену, сказал комбат, — Вас первых заменю.

Но ни в следующий, ни во все другие разы замену команде сержанта Сердюкова так и не прислали.

Шли уже третьи сутки переправы… До неприятельского берега сердюковцы добрались и в этот раз благополучно. Высадили очередную группу бойцов, повернули назад и почти уже достигли своего берега. За эти двое с лишним суток плавания гребцы так хорошо научились держать курс по береговым ориентирам, что Сердюков, сидевший на корме за рулевого, практически был не нужен. И он, понимая это, то заменял уставших гребцов, то вычерпывал из посудины воду, то сам своим рулевым веслом помогал грести ребятам, думая, что от этого лодка будет идти быстрее.

Руки его по самые плечи онемели от усталости, а ладони так саднили, что казалось, кожа на них стерта до костей. «А как же бедные хлопцы?» — только теперь подумал Семен и невольно обратил внимание, что у многих в руках окровавленные пилотки, которые они проложили между ладонями и ручкой весла.

А тут еще вспомнил он, что с начала переправы никто из них как следует и не ел, разве что кому–то в конце рейса, пока грузились да рассаживались десантники, удалось наскоро сжевать какой–нибудь случайно завалявшийся в кармане, пропитанный потом и днепровской водой, раскисший сухарь, подобрать что–нибудь из диких фруктов в прибрежной роще или зачерпнуть из реки несколько пригоршней воды. Семен вдруг и сам почувствовал такой страшный голод, что казалось, не хватит терпения дождаться, когда они наконец доберутся до берега, чтобы хоть как–то «заморить червячка». Сердюков котелком зачерпнул из реки воды, наклонился, чтобы попить, и вдруг в страхе отшатнулся — на поверхности воды плавали бурые пятна крови, человеческой крови. Семена чуть не стошнило. Резким движением он выплеснул воду за борт, швырнул котелок себе под ноги и несколько секунд сидел так в каком–то жутком оцепенении. Потом одними губами неслышно пробормотал: