Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться. Хроника почти бесконечной войны: 2013-2021 [litres]

– Смотри, какая интересная вещь произошла. Раньше говорить о революции была прерогатива – радикально «левых», национал-большевиков. А наша либеральная сторона, наоборот, дула на воду, говорила – ни в коем случае! Никакой революции! Опять таки, слезинка ребёнка дороже всего, говорила наша сторона. Сейчас всё перевернулось. Сейчас принципы гуманизма восприняты стороной, которая считалась как бы антигуманной, а либералы вдруг заговорили о революции, всё забыв: и Пушкина, и Достоевского, и Бердяева… колоссальный культурный багаж отринув за одну секунду. И даже Ходорковский уже говорит о революции.

– Как так получилось?

– Они вышли на войну. И выяснилось, что цель оправдывает средства.

– Я всё равно этого не пойму.

– Могу объяснить на своём примере. Меня всегда спасает то, что я всегда себя чувствую на стороне людей. На стороне их достоинства.

– Дмитриевский тоже скажет, что он на стороне людей. Или Ходорковский, кто угодно. Все они так скажут.

– Не на стороне людей, а на стороне их будущего. Они вкладывают в это своё представление о том, как должна состояться жизнь того или иного человека. А я считаю, что если не нацизм, то всё нормально. Если человек живёт так, что он не наносит вреда другому, то он имеет право жить с любыми взглядами, кроме человеконенавистнических. А связано это с Европой или ещё с чем-нибудь – не важно.

Я вообще очень сильно «полевел» в последнее время. Мне, например, кажется, что человеку настолько тяжело живётся в принципе, что любая помощь, любое доброжелательное отношение к нему – это не просто норма, это идеал. Только он сам может проголосовать за своё будущее, которое ему нравится. Но есть какой-то малый народ – я употребляю это словосочетание не в том смысле, в котором этот термин использовал философ Ростислав Шафаревич, – есть малый народ, который узурпировал право на истинное знание о России. И всё! – если этому знанию сама Россия не очень соответствует, то из неё вычитаются какие-то свойства и объявляются недолженствующими.

– На этом месте, быть может, надо вернуться к началу. Потому что если сегодня ты пришёл к таким взглядам, где-то у них должен быть исток. Верно?

– Я формировался в православной патриотической среде. Мой бывший тесть Виктор Аксючиц – довольно известный религиозный философ. В своё время он был депутатом и совсем недолго советником Бориса Немцова, когда тот был главой правительства. Я помню свои восемнадцать – двадцать лет – помню эту наполненность любовью к России. Причём это не была любовь неофита. Я формировался ещё до этого в лоне русской литературы. Но когда я начал работать на радио – это был тоже мой осознанный выбор. И понемногу из патриота с очень демократическими взглядами я становился либералом, который ценил более свободу, нежели справедливость. Вернее, всё это как-то жило во мне параллельно. Патриотическая идея не ушла совсем, а просто была отодвинута на какое-то время, хотя всё равно давала о себе знать. Например, я очень негативно оценивал экономические реформы, которые происходили при Ельцине, команду Гайдара, ограбление страны и нищету колоссального количества людей, которые еле пережили эти времена, а многие и не пережили. Ельцина я не воспринимал абсолютно. В 1993 году, когда был расстрелян парламент, я ушёл с «Радио “Свобода”». Не работал там полтора года. Савик Шустер, который тогда был шефом московского бюро, уговорил меня, в связи с началом второй чеченской войны, вернуться.

– То, что ты делал в Чечне, и то, что ты делаешь здесь: имеет ли это общие черты какие-то? Изменились ли твои оценки первой чеченской и второй чеченской кампании?

– Что касается Чечни, мои оценки не изменились в связи с первой войной и, отчасти, со второй войной тоже. Потому что тогда российской стороне можно было вести себя иначе и не положить такое количество гражданского населения. Всё-таки там десятки тысяч человек погибли. Конечно, не двести тысяч, как утверждают «ичкерийцы». «Мемориал» даёт от сорока до шестидесяти – статистики нормальной до сих пор нет. Помнятся и чудовищные фильтрационные пункты, и колоссальное количество гражданского населения, которое прошло через эту мясорубку, через все эти издевательства. Это всё, на мой взгляд, абсолютно недопустимо.

Во вторую войну вели себя ещё более жёстко, хотя погибших было значительно меньше, потому что люди уже научились многому. В первую войну колоссальное количество жертв объяснялось тем, что люди просто не умели прятаться, не умели себя вести, оберегать себя от обстрелов. К тому же, во вторую войну практически вся Чечня находилась на выезде.

Но я хочу заметить сейчас, что по части издевательств украинцы наших обогнали. Наши проигрывают в этом конкурсе. Возможно, по части пыток и издевательств украинцы имеют куда более серьёзные традиции? Я узнаю́ здесь о том, что происходило с захваченными в плену, – в Чечне о подобных издевательствах никто слыхом не слыхивал…

Из дня сегодняшнего по итогам чеченской войны могу сказать: конечно, с этим нужно было что-то делать, потому что весь Кавказ трещал по швам. Если бы на самом деле вот это ваххабитское подполье сумело выйти из национальных квартир – потому что оно всё же оставалось обособленным, каждое подполье в пределах собственной республики, – то последствия могли бы быть гораздо более серьёзными. Это был наш опыт борьбы с ИГИЛ. Это была вещь необходимая, и задача была решена. И вот это можно полностью поставить в заслугу руководства России. Ваххабитское сопротивление оказалось вытеснено за пределы России, что очень важно. И сейчас его, между прочим, уничтожают на территории Сирии, что тоже представляется необычайно разумным. Но главное сегодня происходит здесь. Я вообще считаю, что Донбасс – в авангарде русского мира.

…В хорошем настроении я выпил свою рюмку, и Бабицкий вызвался меня довезти к месту моего обитания.

Выяснилось, что он здесь взял внаём «копейку», которая к тому же не заводилась, поэтому Бабицкий всегда парковал её на пригорке – благо, Донецк город неровный, на холмах построенный.

Мы уселись в машину, Бабицкий включил зажигание, снял машину с ручника, поставил на нейтралку, мы покатились, потом врубил первую – и мы завелись.

Был уютный осенний вечер, почти ночь, и в который раз я думал о том, что Корней Чуковский был прав: в России надо жить долго. Умные люди в России меняются так, что их, усни ты лет на двадцать, можно и не узнать.

Вернувшись в своё пристанище, я вдруг вспомнил эту аналогию бывшего товарища Бабицкого – про Крым и комнату из коммунальной квартиры, которую Россия прибрала.

Это ведь по-своему трогательная аналогия, которая неизбежно характеризует, насколько материалистично, меркантильно сознание людей.