Захар Прилепин - Всё, что должно разрешиться. Хроника почти бесконечной войны: 2013-2021 [litres]

– Они вообще подлежат уничтожению.

Я поднял глаза на Моторолу. Он очень серьёзно это сказал.

– Сейчас очень опасно быть националистом, причём похеру каким: русским или не русским, – продолжил Моторола.

– Может быть, «русский патриот» звучит более разумно, Мотор?

– Если бы заинтересованные лица в этот вопрос поглубже окунулись, то не смешивали бы всё воедино. Русских националистов приравняли к нацистам при помощи наших же российских СМИ, и что им делать? Товарищ Порошенко обещал им «русскую идею».

– Какую?

– Переименовать Украину в Киевскую Русь. Раз все оттуда вышли, то Украине теперь можно пересмотреть названия. Они создали батальон «Киевская Русь». И хитрая позиция Порошенко приводит туда тысячи бестолковых людей.

– Да, много русских нациков поехало воевать на ту сторону, – согласился я. – Больше, чем сюда, к сожалению.

– «Азов» наполовину состоит из россиян, – неожиданно поддержал меня один из бойцов Моторолы, стоявший неподалёку и, казалось, даже не слушавший наш разговор. – Очень много русских в батальонах «Киевская Русь», «Святая Мария»…

– Нихера там нет половины русских, – не согласился другой боец Моторолы, куривший рядом.

– В любом случае, – отмахнулся Моторола, – люди по сей день едут к ним пачками. Во-первых, за барыши, во-вторых, за мнимую идею – эти придурки постоянно подчёркивают, что они в изгнании в своей родной стране.

– Ты считаешь, что в России просмотрели идеологию национализма и отдали её условному «Правому сектору» и киевским прохиндеям? – спросил я.

– Можно называть это «патриотизмом», можно «национализмом», но её не просто, как ты говоришь, просмотрели, хотя тут другое слово больше подходит, – её задавили. До сих пор нет такого простого и уважаемого человека, который пришёл бы и сказал, что нужно сделать, чтобы быть представителем своего народа. Что нужно сделать для своего народа. Ты должен создать семью, посадить дерево, построить дом, ты должен работать…

– Убить хохла, – мрачно пошутил кто-то из бойцов.

– Вот видишь, ты разжигаешь международную рознь, – в шутку, но отчасти и всерьёз ответил Моторола. – Всё спутали, перемешали и всё утратили.

– Очень странно, что ты националист, – не столько усомнился, сколько начал я подзадоривать Моторолу. – С твоими курчавыми бойцами.

– Так я показываю, как должен жить русский человек. Вот я русский мужчина. Я пришёл защищать свой народ, с которым я родился в одной стране. И я не считаю, что украинец или белорус – это определение национальности. Это региональное определение, потому что мы один народ. С кем мы могли так перемешаться, чтобы стать разными национальностями? Ни с кем! Мы все русские по определению – одна большая славянская семья. Сегодня на пороге государства, в котором я проживаю, идёт война. Мой сын живёт через море, если взять от Новоазовска, – это совсем недалеко, ну, километров 180. Сыну семь лет. Это лютая война с применением всего чего угодно. А 180 км – это ничто. Сейчас любой человек стал очень требователен: он что-то сделал – и ему нужно что-то за это получить. А что-то сделать безвозмездно для своего народа, для процветания своей страны, для объединения своей общей Родины, в которой ты родился? Есть у меня малая Родина – город Ухта, в котором первую нефтяную скважину пробурили. Это Республика Коми. Но все населяющие нашу Родину народы – я же с ними в одной стране жил, и поэтому сегодня я не могу сказать, что в Днепропетровске живут сошедшие с ума хохлы. Такое нельзя говорить! Я был на Днепре, был в Харькове, в Запорожье был… Я общался там с людьми и эти люди, пока здесь идёт война, – брошены на растерзание нацистов. Те, что захватили власть на Украине – все эти банды, – они разрушают изнутри идею славянского мира. Нас стараются раздробить, но хера с два…

– А тебя не раздражает, когда говорят, что ты же вот рыжий, ты же коми…

– Пусть говорят, что угодно. Я сделал для русского народа больше, чем тот, кто обладает стопроцентной русской кровью. А трепать языком может любой. Где все эти люди?

Я оглянулся по сторонам.

Этих людей действительно нигде не было.

То, что Захарченко – тоже в некотором роде националист, я выяснил при забавных обстоятельствах.

Мы возвращались ночью с «передка», ответка могла полететь в любой миг, поэтому охрана торопилась; я в темноте заскочил в первый попавшийся джип – из тех трёх, на которых мы сюда в ночи заехали. И сидел сзади, ровно за водителем.

Минут через десять, когда мы уже залетели в город, и вероятность того, что нашу колонну накроют, существенно снизилась, водитель вдруг спросил у меня:

– Захар, напомни слово, когда одна нация не недолюбливает другую, или даже не какую-то конкретную, а просто все остальные…

– Ксенофобия, – ответил я, подумав, что водителя не узнаю́ по голосу, и чуть удивившись: до сих пор охрана Захарченко была не слишком расположена к общению: всякого человека, который проводит у главы много времени, они воспринимали как потенциальную угрозу. Не то, чтоб я сам по себе был угрозой – просто появление некоторых людей вблизи Захарченко иногда сопровождалось резким изменением его планов. Например, в тот раз на «передовую» мы поехали спонтанно.

– Да, точно: ксенофобия, – сказал водитель. – Надо сделать ксенофобию государственной идеологией.

Тут я, наконец, понял, что Захарченко по своей привычке снова сел за руль, и разговариваю я с ним; причём глава республики, с позволения сказать, валяет дурака.

В силу того, хотя бы, что на днях он посещал им же санкционированный международный праздник кухни всех народов, живущих на территории ДНР, – оказалось, что как минимум полтора десятка национальностей тут живёт. После этого ещё и заходили в ресторан, где обслуживают, разговаривая исключительно на украинском языке. Захарченко, узнав о таком новшестве, пожал плечами. Кажется, эта идея ему не очень понравилась; но если людям так захотелось – недосуг мешать, пусть делают, что хотят.

Украинский язык в ДНР, если кто не знает, всё время работы Захарченко, имел статус второго государственного.

– А если серьёзно – ты какой идеологии придерживаешься? – спросил я водителя, хотя видел, что Захарченко был не в настроении говорить серьёзно; кажется, не я первый заметил, что нахождение на передовой всегда существенно улучшает его – впрочем, и так более чем устойчивое – настроение; так что он, в подробности не вдаваясь, сказал:

– Если выбирать наиболее близкую… то я монархист.

– Александр Владимирович, – удивился я, – послушай, ты говоришь, что монархист, но при этом ты национализируешь все крупнейшие предприятия, строишь то, что называется «социально-ориентированной политикой», свободному рынку и местной буржуазии весьма агрессивно не доверяешь, предпочитая плановую экономику и вообще авторитарные экономические механизмы… Ты, по сути, «левак», «социалист». А говоришь про монархизм.