Дэвид Финкель - Хорошие солдаты

Внутри:

Один солдат выл. Он был водителем. Часть СФЗ прошла под «хамви», и осколки, пробив пол, раздробили одну его ступню и от другой отрезали пятку. Пока Козларич шел через медпункт, Брент Каммингз, который тоже туда явился, приблизился к раненому, взял его за руку и сказал, что все у него будет в порядке.

— А что с Ривзом? — спросил солдат и, не услышав от Каммингза ответа, спросил еще раз: — Как он, а?

— Ты о себе сейчас думай, — сказал ему Каммингз.

Двадцатишестилетний специалист Джошуа Ривз был тем раненым, за которым тянулась кровавая цепочка, и к нему-то и направился Козларич. В момент взрыва Ривз сидел на правом переднем сиденье, и немалая часть СФЗ прошла через его дверь. Его привезли в медпункт в бессознательном состоянии и без пульса, и врачи только-только начинали с ним работать. Он не дышал, глаза ни на что не реагировали, левую ступню оторвало, ниже спины зияла рана, лицо было серое, желудок наполнялся кровью, и он лежал голый, если не считать одного окровавленного носка на ноге. И, словно этого было мало, чтобы роковой момент в жизни Джошуа Ривза был высвечен полностью, от солдат, собравшихся в прихожей, пришла весть, что утром жена прислала ему сообщение о рождении их первого ребенка.

— Боже, — сказал, услышав это, Козларич, и его глаза при виде очередного солдата, умирающего в его присутствии, наполнились слезами.

— Скажите мне, когда будет три минуты! — прокричала, чтобы ее голос был слышен поверх гула аппаратуры, врач, руководившая реанимацией. В помещении от запаха крови и нашатыря кружилась голова. Ривза окружили человек десять медиков. Один держал над его лицом кислородную маску. Другой колол ему эпинефрин (адреналин). Кто-то (вероятно, санитар) ритмически нажимал ему на грудь с такой силой, что, казалось, все ребра должны были треснуть. «Сильнее, чаще!» — скомандовала ему врач. Санитар заработал так, что на пол стали падать кусочки изувеченной ноги Ривза, и за этим молча наблюдали, выстроившись в ряд, Козларич, Каммингз, Майкл Маккой и армейский священник.

— Две минуты! — крикнул кто-то.

— Так, проверьте, пожалуйста, пульс.

Сердечно-легочную реанимацию прекратили.

— Пульса нет.

Реанимацию возобновили.

Новые частички Ривза упали на пол.

Второй укол эпинефрина.

— Проверьте, кто-нибудь, шейный пульс.

— Три минуты.

— Продолжайте реанимацию.

Третий укол эпинефрина; между тем санитар, пытаясь убрать упавшее, случайно поддал ногой что-то маленькое и твердое. Проскользив по полу, оно остановилось около Маккоя.

— Палец ноги, — сказал он тихо.

Он старался удержаться от слез. Каммингз тоже. Козларич тоже. Позади них с открытым ртом неподвижно стояли четверо санитаров-новобранцев, которых они только что радушно встретили на ПОБ, а в прихожей ждали новостей солдаты и переводчица, сделавшие после взрыва все возможное для спасения Ривза.

— Ведь мы говорили, что нельзя верить этим гадам… — сокрушался один из них.

Другой молчал, только ходил кругами, и в его голове звучало то, что произнес Ривз в первые секунды. «О господи». Потом: «Я ничего не чувствую». После этого он потерял сознание.

Двадцатипятилетняя переводчица, жительница Ирака по имени Рейчел, была запачкана кровью и тоже молчала. В последующие дни она объяснит, что сидела в момент атаки во втором «хамви», после нее побежала к первому, забралась внутрь, втиснулась возле Ривза и видела, как он потерял сознание и побелел.

— Я начала хлестать его по лицу. Со всей силы. У него очень сильно шла кровь. Она текла мне в ботинки, — сказала она потом, но тогда она стояла в этих ботинках и ждала вместе со взводом, а кровь густела в ее носках и сохла у нее на коже.

Было 5.25 вечера; после взрыва прошло тридцать минут, после того, как медики начали работу, — шестнадцать минут, а в американском родильном доме, где молодая мать ждала звонка, было 9.25 утра.

— Затампонировал кто-нибудь рану на левой ягодице? — спросил один из врачей.

— И на левой, и на правой, — поправил его другой.

— Проверьте, пожалуйста, пульс, — сказала врач, руководившая реанимацией.

— Пульса нет, — констатировал еще один медик.

— Продолжайте реанимацию.

— Так, вкололи пятую дозу эпинефрина.

— Двадцатая минута идет.

Было так много суеты, столько людей делало столько всего разного, что можно было и не заметить сдержанного кивка одного из ассистентов, стоявшего около Ривза. Но священник, ждавший этого кивка, заметил его, подошел к Ривзу, положил руку ему на лоб над открытыми неподвижными глазами и начал молитву.

Врач-руководитель решила продолжать еще несколько минут, чтобы исключить любые сомнения.

— Проверьте, пожалуйста, пульс, — сказала она в последний раз, и в комнате стало тихо. Аппарат искусственного дыхания, который дышал за Ривза, выключили. Яростно нажимать на грудную клетку, заставляя кровь циркулировать по телу, перестали. Все замерло, чтобы один из врачей смог в полной тишине пощупать пальцами шею Ривза и официально констатировать смерть еще одного солдата.

— Так, — промолвил он несколько секунд спустя. — Так-так-так-так. — Он слегка переместил пальцы. — Есть пульс, — сказал он. — Есть пульс!

Для проверки еще один врач приложил пальцы к телу Ривза.

— Да! — подтвердил он, и под изумленными взглядами Козларича и остальных в комнате, где царила тишина и неподвижность, все снова пришло в движение — а сердце Ривза пыталось тем временем биться.

За ранеными уже вылетел медицинский вертолет, он должен был приземлиться через несколько минут, и врачи и санитары в неистовой спешке готовили Ривза к отправке вместе с другим солдатом. Они окончили тампонирование его искромсанных ягодиц и разбитого таза. Они, сколько могли, обтерли с него кровь и туго замотали его в двадцать рулонов бинта, опустошив целый ящик перевязочных материалов.

— Сколько у нас еще времени? — громко спросила главный врач.

— Четыре минуты, — ответили ей.

— Дайте, пожалуйста, одеяло, — потребовала она.

Она запеленала его в одеяло.

Настало время двигаться.

Его положили на носилки и вынесли из операционной на улицу, миновав солдат, ждавших в прихожей и не знавших о том, что сейчас произошло. Они поняли только, что Ривз жив. На небосклоне уже виден был вертолет. Он быстро приблизился и, подняв тучу пыли, сел с жутким шумом, но, несмотря на этот шум и на толчки при погрузке на борт глаза Ривза оставались неподвижными. Сердце, однако, продолжало биться.

— Великое спасение! — крикнул Козларич одному из врачей, работавших с Ривзом.

— Надежда есть. Надежда есть, — отозвался врач.

Вертолет поднялся в воздух и улетел, ушел в небо от всего этого, и Козларич следил за ним, пока он не исчез. Небо по-прежнему было синее, великолепное, и он прошел под ним в свой кабинет, где несколько часов назад стоял с Дэвидом Петреусом и где теперь ему предстояло ждать новостей. Восемь месяцев назад он признался, что не очень хорошо представляет себе, как перенесет гибель своего солдата. Но теперь у него на глазах солдата вернули к жизни.