Михаил Дегтярь - Репортер

В 1958 году врачи выявили у моего брата какие-то проблемы с дыханием и посоветовали родителям переехать в Крым. Отец подал рапорт, и его перевели в Евпаторию, где мы прожили год. В 1959 году папа получил назначение в Симферополь и через год демобилизовался.

Так мы и оказались в столице Крыма.

Папа как москвич мог бы вернуться в столицу, но семья так полюбила Крым, что не захотела расставаться с этой благословенной землей. Как говорили в моем детстве: «Жизнь дана человеку один раз, и прожить ее нужно в Крыму».

Папа увлекался фотографией. С раннего детства помню закрытую туалетную комнату, где он проявлял пленку, одеяло на двери, чтобы не проникал свет, красную лампу, черный фотоувеличитель, коричневые ванночки-кюветы с проявителем, фиксажем и водой для промывания, этот характерный запах… Я часто просился туда к отцу и хорошо запомнил свой восторг, когда видел, как в кювете на опущенной в проявитель фотобумаге появляется картинка…

В 1995 году, когда праздновали 50 лет Победы, папа просил, как участник Парада Победы 1945 года, чтобы его включили в делегацию от ветеранов на Красную площадь. Грубо и хамски отказали.

Отец всю жизнь хотел мне рассказать про войну. Много раз пытался, настаивал, даже пробовал писать сам и подсовывал мне свои записи, но я постоянно уходил от этих разговоров – тогдашние никчемные, как я сейчас понимаю, дела казались важнее.

Думал, успеем еще поговорить.

Не успели.

Теперь не могу себе этого простить. Локти кусаю.

Папа очень переживал за меня. Страдал, видя, что я никак не могу пробиться в этой жизни, что меня не берут на работу, что не принимают во ВГИК…

Увидел по телевизору, как мне вручили первую премию ТЭФИ в 1995 году. И, кажется, перестал за меня волноваться.

Мама – Сабина Хаимовна Дегтярь. Девичья фамилия – Рабинович.

Родилась в 1927 году в Одессе.

В связи с диким антисемитизмом в СССР ее родители – мои дедушка Хаим и бабушка Клара – посоветовали ей везде представляться как Инна Ефимовна.

Дед Хаим был крупным специалистом в мукомольной промышленности. Одно время даже руководил строительством всех зерновых элеваторов в Казахстане. Я хорошо запомнил, как он, перед тем как съесть кусок хлеба, всегда долго сминал мякиш в руке – определял качество пшеницы.

Семья матери часто переезжала, пока не оказалась в Ярославле. Жили в старом деревенском доме.

Именно к Ярославлю относится мое самое первое воспоминание. Я лежу высоко на печке и слышу, как рыдает мама. Склоняюсь вниз и вижу, что она шьет подушку в гроб своей матери, моей бабушки Клары. Меня не с кем было оставить, и мама взяла меня на похороны. Было мне тогда года три, не больше.

Мама после переезда в Симферополь работала инженером в проектной организации, дослужилась до главного инженера проекта.

Жили мы в маленькой двухкомнатной хрущевке. Жили очень скромно – впрочем, как и все советские люди.

В 1975 году мои родители захотели съездить вдвоем в Болгарию, но их не пустили – прямым текстом сказали, что они наверняка сбегут. Папа пытался порвать свой партийный билет, мама его еле отговорила… До конца жизни отец не смог простить советской власти эти унижения.

В 90-е годы я дал им возможность посмотреть мир. Отправлял их в круизы по Балтийскому и Средиземноморскому морям. Уже потом, когда папы не стало, мы съездили с мамой в Хорватию и в Италию. Так что хоть что-то они увидели.

Мама стала свидетелем всех моих четырех ТЭФИ. Очень мною гордилась.

В симферопольской квартире, где она жила одна после смерти папы, почему-то принималась только международная версия ТВЦ – TVCI. И эта версия чуть ли не ежедневно, а иногда и дважды в день показывала мои программы.

И это меня устраивало: ведь мама все время могла видеть меня по телевизору – мы словно вживую общались с нею. После смерти папы я звонил ей каждый день, и она рассказывала мне, какую программу видела сегодня. Во многом поэтому я и работал на этом канале.

Мой брат Лев по-прежнему живет в Симферополе. Он много лет занимается бизнесом – от строительства стадионов в Казахстане до производства пельменей в Симферополе. Пельмени под маркой «Купец» – самые вкусные в Крыму: достаточно сказать, что их покупают все сотрудники его завода…

За полгода до смерти мама написала нам с братом письмо. Мы нашли его, когда разбирали после ухода мамы вещи в ее симферопольской квартире. В этом письме мама прощалась с нами. Говорила, что любит нас. Любит своих внуков: детей Левы – Родиона и Зою, и моих детей – Кирилла и Алису. Просила не забывать их с папой.

Не могу без комка в горле вспоминать это.

Боже мой, мамуля, разве я смогу когда-нибудь вас забыть…

В 1990 году я от «Комсомольской правды» пришел на церемонию вручения призов национальной кинематографической премии «Ника», чтобы написать об этом заметку.

И надо же такому было случиться, что в фойе Дома кино я встретил приятеля, который предложил выпить по рюмочке в буфете первого этажа. Выпили мы так много, что в фойе я появился в совершенно непотребном виде.

Тем не менее я намеревался войти в зал и начать наконец работать, но вдруг увидел, как по фойе идет высокая красивая девушка с копной кучерявых волос и с очень длинными пальцами. Для меня женщина всегда начинается с руки. Удлиненная кисть, утонченная форма, безукоризненный маникюр, высокий класс! На женщине с такой рукой я мог бы жениться, ничего более о ней не зная.

Я бросился ей наперерез, но столкнулся с каким-то вальяжным человеком в смокинге с невероятно элегантной черно-серой бабочкой.

Я успел увидеть на нем лакированные туфли из черной кожи и брюки с шелковым галуном. Из-под черного пиджака с обшитыми атласом лацканами были видны очень широкие подтяжки. Вот за эти подтяжки я и уцепился, чтобы не упасть. Человек очень вежливо поддержал меня, и когда я поднял пьяные глаза, то увидел не кого-нибудь, а самого Василия Павловича Аксенова.

Потом я узнал, что Аксенов тогда впервые после вынужденной эмиграции в 1980 году приехал в Советский Союз из Вашингтона. Приехал, чтобы вручить премию в номинации «Лучшая сценарная работа».

В конце 70-х годов Аксенов часто приезжал в Крым, и я там с ним познакомился. Конечно, я был в таком состоянии, что узнать меня было невозможно.

– «О венценосное имя Василий, – спьяну начал я цитировать Андрея Вознесенского, ошалев от столкновения с таким человеком. – Ваш палец, Васпалыч».

Аксенов вежливо улыбался.

Что скрывать, Василий Павлович был одним из самых моих любимых писателей, а некоторые его рассказы, как, например, «Жаль, что вас не было с нами», я и вообще знал наизусть.

– «Какой это тот самый? – процитировал я самого Аксенова. – Что это значит – тот самый? Все это ложь! Никакой я не тот самый! Я сам по себе, без них без всех, и вовсе я не тот самый!» Василий Павлович, – спросил я. – Хотите я вам весь рассказ прочту?