Михаил Дегтярь - Репортер

– Нет, нет, спасибо, – вежливо ответил Аксенов. Теперь понимаю, как тяжело ему давалась эта вежливость. – Мне нужно на сцену, вручать!

– Где же вы были? – чуть не плача спросил я. – Как жаль, что вас не было с нами все эти годы…

Тут подбежали организаторы, вырвали Василия Павловича из моих рук и потащили на сцену.

Проснувшись на следующее утро, я вспомнил, что мне нужно писать заметку о «Нике».

Открыл блокнот. А там только одна фамилия лауреата в номинации «Лучший звукорежиссер». Видно, в зал я все-таки попал…

Подавленный, я поехал в редакцию.

От заметки нужно было каким-то образом отказаться.

Я шел в свой кабинет по знаменитому шестому этажу «Комсомолки» и внезапно увидел ту самую вчерашнюю девушку, познакомиться с которой мне помешал Аксенов.

На этот раз преград на пути не было.

Я представился.

– Елена Гликман, – ответила она.

– Что делаете в редакции? – не нашел я ничего более умного для продолжения разговора.

– Пришла к подруге Юле Будинайте, – ответила Елена.

(Много лет наша подруга Юля работает шеф-редактором программы Первого канала «Жди меня».)

– Вчера я вас видела в Доме кино, – вдруг сказала Лена. – Вы беседовали с Василием Аксеновым.

Я вынужден был рассказать ей о сложной ситуации с заметкой. О том, что я ничего не видел и не знаю, о чем писать.

– Так напишите о встрече с Аксеновым, – улыбнулась Лена. – Мне кажется, это будет интересно.

– Тогда никуда не уходите! – попросил я. – Договорились?

Получив согласие Елены, я сел за заметку. О своей встрече с Аксеновым, об эмиграции, о времени, в котором мы живем, о кино… Заголовок у заметки был, как легко можно догадаться, «Жаль, что вас не было с нами».

Потом Юлий Гусман сказал мне, что лучше заметки о «Нике» в том году не было.

А Лена дождалась меня и, похоже, надолго – с конца 1990 года мы вместе.

Она из Пензы, окончила факультет журналистики МГУ, работала в разных изданиях. В 2000 году поступила на Высшие курсы сценаристов и режиссеров в первую за всю историю курсов продюсерскую мастерскую, которую набрал Игорь Толстунов. Там же, на курсах, в мастерской Петра Тодоровского училась Оксана Бычкова, которая дала Елене почитать свой сценарий «Питер FM». После окончания курсов они решили этот сценарий поставить.

Это был фильм дебютов. Сценарист и режиссер – дебютант, продюсер – дебютант, актеры – дебютанты, оператор – дебютант…

Оператора на фильм порекомендовал я. Иван Гудков блестяще снимал до этого лишь документальные фильмы, но мне показалось, что он и с художественным справится не хуже. Так и получилось. Теперь Иван Гудков – один из самых успешных операторов российского кино.

Фильм «Питер FM» имел ошеломляющий успех. Снятый в 2006 году, он собрал в прокате около 10 миллионов долларов и стал первым фильмом о любви после долгого периода фильмов о бандитских разборках.

Затем Лена как продюсер сняла еще много фильмов. Таких как «Плюс один» с английским актером Джетро Скиннером и Мадлен Джабраиловой, «Тихая семейная жизнь», «Тариф новогодний», «Слон» и многие другие.

За это время у нас родились в 1995 году Кирилл и в 2002 году – Алиса.

Дети у нас замечательные.

В детстве я был очень стеснителен. Подойти к незнакомому человеку и заговорить было настоящим мучением. О выступлении перед группой людей не было и речи.

Все потому, что я страшно заикался. Именно страшно! Врачи ставили мне третью группу заикания. При четвертой – высшей – человек вообще не может произнести ни слова.

Заикание было главным страданием всей моей жизни. Что только ни делали мои любимые родители! Логопеды. Бабки-знахарки. Народные целители. Тем, кто заикается, знакомы все эти метания…

Затем мы узнали, что в Харькове есть великий врач – профессор Казимир Маркович Дубровский, лечивший заикание с помощью гипноза. Попасть к нему было совершенно невозможно! Записывались на год вперед.

Папа поехал в Харьков, два дня сторожил Дубровского у его квартиры, поймал, наконец, и уговорил записать меня немедленно.

Смутно помню то время. Лечение проходило в железнодорожной больнице. У стен небольшого зала стояли чемоданы – люди приезжали со всего Советского Союза. Дубровский привлек внимание к этой проблеме, а заик в нашей стране было много.

Лечение длилось четыре дня. В первый день нужно было смотреть, как проходит сеанс предыдущей группы, на второй день – сеанс для вас, на котором гипнологи накладывали на больных молчание, на третий день – снятие молчания, и, наконец, на четвертый – экзамен, когда заика должен был свободно заговорить…

Помните, как это было в прологе гениальной картины Андрея Тарковского «Зеркало»? Врач там просит заику произнести фразу «Я могу говорить!».

Конечно, сам Тарковский заявлял этим прологом, как он освобождается от немоты и может заговорить – легко и свободно, несмотря на молчаливое застойное время. Но тем не менее этим был зафиксирован подлинный сеанс снятия молчания после гипноза. Только недавно узнал, что женщину-логопеда из фильма звали Маргарита Мерлис. Она работала в Харькове с самим Казимиром Дубровским и даже считалась его лучшей ученицей…

Мое лечение закончилось уже на второй день. Сначала вместе со всеми я стоял в шеренге вдоль стены. Дубровский произнес речь. Помню ее так, как будто он говорил вчера, хотя этого великого человека уже много лет нет в живых.

«Вы все начнете говорить, – сказал он. – Вы будете читать стихи, объясняться в любви, а кое-кто даже будет работать на телевидении диктором».

Сказать мне тогда, что я смогу работать на телевидении? Это был сущий бред! Я не мог произнести ни одного слова нормально. Меня выкручивало, я пускал пузыри, тряс всеми частями тела, – но только не говорил.

Затем Дубровский попросил каждого из нас называть свое имя, фамилию и город проживания. Меня он попросил сделать это первым.

Ничего не смог я произнести. Только мычал. Другие были не лучше…

А потом начался сеанс гипноза. Врачи пытались сделать так, чтобы у меня сначала одеревенели руки, потом веки… Ничего не получалось. Пришел сам Дубровский. И у него не получилось. Мне сказали, что я не медиум, а значит, не способен вылечиться по этой методике…

Мы с отцом вернулись в Симферополь, и мои мучения в школе продолжились.

Когда я пытался произнести какое-то слово и у меня не получалось, то мне казалось: если дернуть шеей, топнуть ногой или махнуть рукой, то слово это продерется сквозь мое забетонированное горло. А не продиралось! И вот так я стоял перед классом, топал ногой, дергал шеей и размахивал руками, а сказать ничего внятного не мог.

Дома, наедине с собою, я рыдал, всерьез подумывал о самоубийстве – зачем жить, если каждый выход в свет оборачивается таким позором? Девушки обходили меня стороной. Друзья жалели. Посторонние смотрели на меня как на убогого.