Михаил Дегтярь - Репортер

Собеседование, или, как его еще называют, коллоквиум – это выявление интеллектуальных возможностей и способностей человека. Как можно их выявить за пятнадцать минут разговора, мне непонятно до сих пор. Но во ВГИКе были свои приемы раскрытия талантов – например, дать абитуриенту совершенно неожиданное творческое задание и оценить его реакцию.

Одной девушке, поступавшей на актерский факультет (ну вы помните – это там, где учатся одни бляди), сказали: «В этой комнате разгорается пожар! Действуйте!». Девушка подбежала к одному из преподавателей, спихнула его со стула, этим стулом разбила окно, вскочила на подоконник и начала истошно вопить: «Пожар! Помогите! Спасите!». Окно потом застеклили, а девушку, естественно, приняли.

Я поступал на сценарный факультет, где на собеседовании таких экстравагантных творческих задач не ставили, зато задавали каверзные узкопрофессиональные киноведческие вопросы.

И меня явно хотели завалить.

Одним из членов комиссии был выдающийся сценарист Евгений Иосифович Габрилович. Человек очень совестливый, он все понимал и сидел молча, с низко опущенной головой. Потом он станет одним из моих мастеров, я буду ездить к нему в Дом ветеранов кино в Матвеевском и читать свои сценарии. А его сын, замечательный режиссер документального кино Алексей Габрилович, даст мне в 1995 году рекомендацию для вступления в Союз кинематографистов России.

Сначала все шло хорошо – советскую фильмографию я знал, подозреваю, лучше тех, кто мне такие вопросы задавал, и на все вопросы комиссии отвечал довольно легко.

И вот тут-то и подкрался, как любил говорить Валерий Семенович Фрид, пиздец в виде комбинации из трех «простых» вопросов, которые я, конечно, хорошо запомнил.

– Кто ваш любимый грузинский сценарист?

– Резо Габриадзе.

Ладно, с этим вопросом еще можно было согласиться.

– Отлично! Назовите первый фильм, снятый по его сценарию.

– «Необыкновенная выставка».

Вопрос для меня был легким, но почему я должен был знать именно первый фильм? Что-то меня насторожило.

– Превосходно! А как назывался сценарий?

Вот это и был «пиздец».

Фильм Эльдара Шенгелая, снятый в 1968 году, я помнил прекрасно.

Молодой скульптор Агули Эристави (его роль исполнил Гурам Лордкипанидзе) получил в подарок глыбу белоснежного паросского мрамора. Агули мечтает высечь из этой глыбы вдохновенную скульптуру «Весна», но ему некогда заниматься высоким творчеством – нужно кормить семью и делать надгробные памятники, постепенно заполняющие местное кладбище.

И вот однажды подвыпивший скульптор оказывается на этом кладбище, видит свою «необыкновенную выставку» – одни безобразные бюсты до горизонта – и понимает, что жизнь не удалась…

Я почувствовал, что теряю сознание. Я вспомнил этот фильм, вспомнил досконально, подробно, буквально по кадрам… Но я не знал ответа на этот коварный вопрос! Ситуация точь-в-точь как в популярном анекдоте тех лет: «Еврея на экзамене спрашивают: “Сколько человек погибло в Великой Отечественной войне?”. Еврей отвечает: “20 миллионов”. – “Очень хорошо! А теперь назовите всех поименно!”».

Я закрыл глаза, чтобы не расплакаться.

Ответить «Не знаю» нельзя! А что отвечать?

Время идет, дальше молчать и тянуть резину уже невозможно – комиссия ждет и начинает терять терпение. А что отвечать-то? Я не знаю, как назывался сценарий! Откуда мне знать – ведь этот сценарий даже никогда не публиковался! Или публиковался?

И вот тут со мной произошло, простите за пафос, чудо прозрения. Я вдруг четко воспроизвел в памяти номер журнала «Искусство кино» пятнадцатилетней (!) давности. Именно тот номер, где и был опубликован сценарий Резо Габриадзе. Страницы сами раскрылись передо мною, и я увидел название сценария, напечатанное характерным наклонным «оттепельным» курсивом: «Паросский мрамор».

– Паросский мрамор, – сказал я и встал со стула.

Далее со мною что-то произошло – усилие, которое я предпринял, чтобы вспомнить название сценария Резо Габриадзе, видно, не прошло даром. Я сделал несколько шагов в сторону приемной комиссии и произнес неожиданную для себя фразу:

– Если вы зададите хотя бы еще один вопрос, я прямо отсюда пойду в ЦК КПСС, со всеми вытекающими для вас последствиями!

В какой бы я пошел ЦК КПСС? Кто бы меня подпустил туда ближе, чем на километр? Меня бы застрелили на подступах к Старой площади!

Неожиданно Габрилович поднял голову и зааплодировал.

Я кивнул комиссии и четким строевым шагом адъютанта Его превосходительства в исполнении Юрия Соломина вышел из аудитории…

За собеседование я тоже получил пять баллов. У меня в экзаменационном листе пятнадцать баллов из пятнадцати возможных.

Дело сделано?

Увы, нет, – впереди были еще общеобразовательные экзамены.

Валерий Семенович Фрид внимательно следил за моим поступлением (вернее, непоступлением). И он сразу после собеседования с уверенностью бывшего зэка предсказал: «Поведения на собеседовании они тебе не простят – на общеобразовательных тебе пиздец!».

Как ни странно, я все сдал довольно прилично. Хотя валили нещадно. Где была «пятерка» – ставили максимум «четверку». А других, блатных, включая детей знаменитостей, вытаскивали за уши.

Например, вместе со мной поступала дочь Виктории Токаревой Наташа. Когда вывесили на всеобщее обозрение оценочный лист, все увидели, что ей поставили двойку за сочинение. Этот лист висел в фойе ВГИКа целый час. Но потом появилась Виктория Самойловна Токарева, маститый автор «Джентльменов удачи» и «Мимино» (бесспорно, выдающихся фильмов), быстро оценила ситуацию, фырча от возбуждения, влетела в кабинет тогдашнего ректора ВГИКа Виталия Николаевича Ждана, и кабинет заходил ходуном, как избушка разбойников в мультфильме «Бременские музыканты».

Через несколько минут в фойе спустилась девушка из приемной комиссии и исправила двойку Натальи на тройку…

Теперь, задним числом, я могу понять эту ситуацию – мой сын Кирилл, выпускник школы 2012 года, тоже решил было поступать во ВГИК. И, получи он двойку по какому-либо экзамену, я бы, может быть, тоже ворвался к ректору и стал доказывать ему, что мой сын не может получить двойку, поскольку он редчайший талант, что он из киношной семьи. Но потом Кирилл передумал туда поступать, и мне не пришлось беспокоить нынешнего ректора ВГИКа…

Но тогда, в 1981 году, эта вопиющая несправедливость меня, как говорится, зацепила, и я, почти как Виктория Токарева, ворвался к ректору.

Виталий Николаевич мягко произнес: «Молодой человек, у нас творческий вуз, поэтому что мы хотим, то и делаем. Пожалуйста, покиньте кабинет».

Я покинул и кабинет Ждана, и Москву, и вернулся в Баку несолоно хлебавши.