Игорь Галкин - Воспоминания. о светлом и печальном, веселом и грустном, просто о жизни

Чем круглее становились юбилейные даты Великой Победы, тем скептичнее воспринимались речи наших залихватских военачальников, которые утверждали, что если бы Сталин не остановил их в Берлине, Праге и Вене, они дошли бы до Атлантического океана и навели порядок во всей Европе. Это можно было говорить советским людям, которые до поры до времени не знали Европы, Америки с их колоссальными экономическими возможностями. А великий Сталин не нашел ничего важнее в первые послевоенные годы, как продолжать штудировать лавочника Маркса (товар-деньги-товар), сочинять книжку по языкознанию, сажать неугодных, заниматься мелкими интригами в узком кругу людей, которых он держал и презирал. А корни России – деревня, коллективные хозяйства подгнивали и никаких ресурсов уже не оставалось. С этой статистикой я с интересом знакомился в университете. У нас читал лекции профессор Ильин, который в большой книге «Экономика СССР в годы Великой Отечественной войны» писал главу о сельском хозяйстве.

Отсасывание трудовых ресурсов из села началось по планам индустриализации. Руками селян строились заводы, фабрики, комбинаты, железные дороги, каналы. Они же формировали и рабочие коллективы. Их сельская неприхотливость смягчала социальные проблемы. Они довольствовались палатками, бараками, скудными пайками. Отсюда берется начало квартирной проблеме в стране. Восстановление разрушенных войной городов и промышленности также в большой степени легло на плечи деревенской молодежи. Ей разрешалось выходить из колхозов.

Подростки нашей деревни были взбудоражены небывалыми перспективами. Ребятам, достигшим 16 лет, было разрешено поступать в училища фабрично-заводского обучения (ФЗО). Уехать в город, получить городскую специальность – это было несбыточной мечтой многих деревенских ребят. Работы они не боялись – деревня, колхоз приучили к этому с малых лет. Но чтобы за работу еще получать на руки деньги, а со своим паспортом свободно поезжай, куда хочешь – такого северная деревня практически не знала с возникновения колхозов. Ребята засобирались в архангельское строительное ФЗУ.

Наш активный и часто бесшабашный Борис, конечно, не мог не загореться новыми перспективами. Поездка в Донбасс укрепила его в своих силах. Но была загвоздка – ему не исполнилось в тот момент 16 лет. Деревенские получили еще один урок: это в деревне не спрашивают про года. Хватило у Бориса сил – и начал пахать, хотя дорос только до 14 лет. Никто его не жалел, не отговорил. А в городе даже в училище не берут, если не достиг 16 лет.

По возрасту у нас подходил Валя. И Боря предлагает вечером, когда вся семья была в сборе, поехать ему в Архангельск со свидетельством о рождении Вали. Пусть его будут звать Валей. Двое наших же деревенских парней, собиравшихся в то же ФЗО, пообещали, что секрета не выдадут и Борю станут называть Валей. Так и сделали. Боря уехал на полугодовое обучение на государственном содержании. У фезеушников тогда была даже своя казенная форма одежды.

Наша семья так легко решила с подменой потому, что очень хотелось выучить Валю. Он уже два года мыкался в Усть-Пдюге, которая находится в шести километрах от нашей деревни, чтобы закончить там семилетнюю школу. В распутицу и холодной зимой он жил у двоюродной тети с более чем скромным своим пропитанием. Папе и маме хотелось иметь в семье грамотного человека. Пример дядей по маминой линии задевал семейное самолюбие. Роли были уже как бы распределены: Вале с его слабоватым здоровьем, но умением терпеть надо во что бы то ни стало выучиться, а Боре выпадало идти по папиным, рабочим стопам.

О моей и Фаниной судьбе еще не задумывались. Когда в 1945 году я пошел в первый класс, она заканчивала четвертый. Собственно, на этом и завершилось ее образование. Они с Борей пошли самым элементарным в те годы путем, которым шли многие миллионы сельских жителей. И только личный характер, да складывавшиеся обстоятельства разводили их судьбы. Фаню ждала типичная и самая тяжелая на селе работа доярки.

Зимой отправили Борю «в люди», а весной в округе заговорили о непонятных для деревни переменах, о строительстве домостроительного комбината. Впрочем, папа кое-что знал. Еще до войны сюда приезжали геодезисты, обследовали лесные массивы, вели расчеты по их вырубке и переработке сосны в строительный брус. А брусья можно вести, куда хошь, складывай из них дома, цеха, тюремные бараки. Папа, имевший зимой свободные дни до полевых работ, и хорошо знавший места как охотник, иногда сопровождал геодезистов и знал от них о строительных планах. Наверно, у него появились свои расчеты, и он потерял интерес к переезду в Донбасс, ждал, что изменится на родине.

Зимой папа опять валял валенки, а окрепнув и отбросив, наконец, костыли, стал искать работу понадежнее. Мы продолжали испытывать тяжелую нужду. Страна жила еще по законам военного времени и колхозы должны были сдавать государству все, в том числе и сено. Папа устроился приемщиком сена на станции Куваш, оформил Валю и Борю сторожами приемного пункта. Никто тогда не спрашивал, где на самом деле ребята. Папа круглые сутки пропадал на приемном пункте, работая за троих. На всех троих выдавали карточки на хлеб. Летом я обомлел от небывалого зрелища: папа привез на дрогах с десяток буханок хлеба, трехлитровую стеклянную банку растительного масла и узелок сахарного песка. Я видал столько лишь в магазине и боялся к ним притронуться, вдруг это не наше? Лишь вечером, за ужином, я поверил в чудо.

Самые большие перемены для деревень нашего административного куста начались с упомянутого строительства домостроительного комбината. Весной в нашу Филимоновку и соседнюю Якушевку прибыло две роты солдат прямо из Германии с советской, американской и немецкой техникой – автомобилями, тракторами, электрогенераторами, полевыми кухнями. Солдат сначала разместили по деревенским избам. У нас квартировало четверо. Особенно привязались мы к молодому украинцу Василию. Он при каждом случае вспоминал свою хлебосольную Украину и искренне поражался, как мы можем жить, где природа несправедливо скупа и сурова. Он подкармливал меня борщом из своего котелка, ломал на двое свою пайку. Своим куском хлеба я делился с Фаней.

Солдаты уезжали с утра на работу и возвращались поздно вечером. Они вырыли землянки для собственного жилья недалеко от запланированных цехов. Одна землянка у них стала клубом, где бесплатно показывали кино. Мы, конечно, первыми проторили туда тропинку через лес и реку. Другие солдаты с весенней оттепелью лопатами рыли котлованы под фундамент цехов. Для этого было отведено ровное поле у реки Вели. Реку в этом месте перегородили запанью. Это своеобразная цепь связанных между собой пучков бревен, накрепко закрепленная к берегам. Такая загородка из бревен остается на плаву и задерживает плывущий лес, но пропускает под собой воду. Военные своими мощными тракторами выдирали бревна из образовавшегося залома, накатывая их один на другой, возводили высокие штабеля. Отсюда им дорога – под ножи пилорам, уже установленных на бетонном основании прямо на улице. Только позднее над ними надстроили крыши, потом стены. Видимо, так возводили вывезенные перед немцами оборонные заводы в заснеженной Сибири.