Галина Сафонова-Пирус - Игры с минувшим

Господи! Как непривычно то! Ведь мы слушали совсем другие стихи, песни, – ясные и понятные, как дважды-два:

Письмо Юрке:

«Вот я и в Ленинграде. И уже сдала первый экзамен.

Ну, почему мне здесь так томно, скучно, неприветливо? Эти серые камни, удушливый воздух и всё, все чужие! Даже брат Николай. Вчера в театре оперетты смотрела «Поцелуй Чаниты». Люди смеялись, смеялась и я, но… Полуголые женщины, слащавые улыбки, плоские, тысячу раз слышанные остроты! Что может пробудить в душе эта белиберда?

Мой дорогой, мой родной! Люблю тебя, скучаю, жду встречи.

Твоя непутевая Галка».

Из всех профессоров, читавших лекции, в памяти остался только Леонтьев, знакомивший нас с зарубежной литературой, и его лекции стали для меня открытием, – слушала, словно заворожённая. Ну, что могла я знать о современных зарубежных писателях, если наша городская библиотека была набита произведениями соцреализма?

На экзамены и зачеты ходить к Леонтьеву боялись, – принимал до двух-трех часов ночи, выгоняя «пачками» и заставляя пересдавать по несколько раз, – но что было делать? Пошла… Возле аудитории толпились студенты, никто не решался войти, а я махнула рукой – будь что будет! – и вошла. Не помню, какие вопросы были в билете?.. как на них отвечала? (Конечно, плохо!), но помню дополнительный: «Когда и где были написаны первые комедии, драмы?» Наугад ответила: «В третьем веке нашей эры, в Риме». А он улыбнулся, приложил палец к губам, – тише, мол, не услышали б студенты, сидящие за моей спиной, – и поправил полушепотом: «В пятом веке до нашей, в Греции». Потом взял мою зачётку, написал в ней что-то и сказал: «Можете идти». Когда вышла и развернула её, то все ахнули: пятерка!

Уверена, поставил ее не за знания, – их просто не было, – а за то, что так!.. слушала его на лекциях.

«Ты, Юрка, хочешь, чтобы я стала твоей женой. Но разве не хочется тебе сохранить хотя бы еще на год те отношения, которыми живем? Разве будут вечера, чудесней тех, которые проводим на нашей скамейке? Так зачем же торопиться? Семейная жизнь впереди, а вот такая, как сейчас, может уйти. И нав-сег-да».

Эти слова говорила и ему, а он не обижался, не пробовал грозить, что, мол, если не выйдешь за меня, то… Может, чувствовал, что не может дать того, что ищу, о чём томлюсь?

Заходила в библиотеку Рая, Юркина прошлая увлечённость, не поднимая глаз, взяла газеты и вышла, а у меня кольнуло сердце: Юрка, ну почему ты оставил ее ради меня? Она стала бы тебе прекрасной женой, без всяких туманных стремлений. Иди к ней! Я – не для тебя! Беспокойно тебе будет со мной, мучить буду потому, что никогда не стану счастливой. Ну, что может успокоить? Семья, дети? А если и тогда?..

Юркино восприятие жизни было проще, чувственней, – не помню, чтобы рассуждал о какой-либо книге, картине, – и я, хотя отчетливо и не осознавая этого, пыталась упрятать ощущаемое в себе, чтобы сохранить, продлить прекрасное чувство влюблённости.

Юрка, Юрка! Опять мы в ссоре. Ну, скажи, зачем причиняем друг другу столько боли? И зачем часть своей перекладываю на тебя? Лучше бы – одна… Но прости, милый! Наверное, делаю это потому, что бывает нестерпимо больно.

Воинская часть, в которой служили мои поклонники-офицеры, была артиллерийской, и чем занимались, не знаю, но работу свою кляли, ругая старших по званию, и выпивали. Выпивал и Юрка. Мы из-за этого ссорились, а он только смеялся, уверяя, что для него это не опасно.

– Как же не опасно? – тревожилась я. – Ведь двоих уже демобилизовали из-за этого!

И все подталкивала его поступить в военную Академию, в которой уже учился мой первый поклонник Вася Яхимович.

Наконец, он так и сделал.

(Письма в Москву):

«Юрка, милый! Каждую минуту ощущаю, что нет тебя рядом, что ты не придешь ни завтра, ни послезавтра… ни через неделю, ни через месяц и потому хочется плакать.

Сегодня случайно нашла твою папироску, и каким же драгоценным подарком оказалась! Как отрадно было нюхать ее и вспоминать тебя, тебя и только тебя!

Боже, как все постыло и пусто!»

«Спасибо, дорогой, за подарки ко дню рождения, они чудесны! Очень им рада, но в то же время, и грустно. Почему? Не знаю, не знаю.

Как встретила праздник?.. Ходили с Клашей в клуб, было все в шарах, конфетти, флажках и прочей мишуре. Ребята затащили нас около двенадцати в буфет, там и встретили Новый. И было почти весело потому, что от вина кружилась голова.

А как твои экзамены? Трудно? Но знаю, что сдашь все хорошо, ведь ты у меня умница!»

Прости, дорогой, но, кажется, твоя любовь ко мне угасает.

Непутёвая Галка».

Да нет, не его, а моя угасала. Но не хотела этому верить, – как же без неё? – а чем удержать ускользающую, не знала. И те месяцы стали для меня настоящей маетой, терзанием.

За окном густые сумерки.

Тоскливо завывает ветер.

Читаю: «Личность противопоставляет себя миру, как нечто самодовлеющее. И она не стремится больше к пересозданию мира, ее освобождение – в ней самой».

Я не хочу пересоздавать мир.

Я просто хочу быть свободной.

Как отношусь к Юрке?

Нет, не могу понять, – душа не горит, а теплится.

Маюсь, что день проходит быстро и не успеваю найти успокоения. Маюсь, что тянется медленно, а с ним – и мои поиски чего-то. Как хорошо, когда наконец-то засыпаю! Спать бы долго-долго!

Юрка пишет, что его отчисляют из Академии потому, что не хочет быть офицером. Но в этом ли причина? А, может, потому, что не бросил пить?

Любопытно: как-то была в депрессии, шла домой, увидела пьяного мужика и… ушла моя мучительница! И сегодня случилось то же, когда получила письмо от Юрки.

Почему, почему!?

Бродила в лугах, что видны из наших окон. Перебралась по мостику через Снежку, долго шла по полевой дороге, потом свернула к стогам, присела возле… и все думала, думала: люблю ли Юрку?