Галина Сафонова-Пирус - Игры с минувшим

Не знаю, чем расплатимся?

Есть у Ддавида Самойлова строки:

Вот и моя память… Иногда, вдруг проявляет один из образов и трепещет, не уходит, заявляя о себе снова и снова до тех пор, пока ни оживлю на страничках воспоминаниями или рассказом. («Таисина берёзка»)

И странно! Словно успокоившись, растворяется без причины возникший, тает. Мистика?.. А, может, такое – из области того, чего еще не знаем?

Наконец-то получили направление в ясли, так что закончилось моё суматошное, но пленительное заключение с минутами глубокого, истинного счастья от общения с малышом. Не знаю, найду ли теперь время для записей в дневниках? Ведь работа, муж, дети, Карачев… Но вчера, перечитывая страницы о начале своей «телевизионной деятельности», снова возникло желание найти в них что-то для понимания себя.

Буду, буду всматриваться в них, – раз есть начало, должно быть и продолжение.

Платона, хотя и с оговорками, но взяли в газету «Деснянская правда», так что «в профессии» он пока остаётся. А еще по вечерам и в выходные начал писать роман… После дня в газете и писать? Правда, сегодня попробовал вначале немного поспать, а сейчас, в девять вечера, сел за стол.

Писать роман Платон будет медленно, – как и всё делает, – иногда вроде бы и забывая о нём и возвращаясь к рассказам, но закончив через несколько лет, назовёт «Ожидание настоящего» и станет отсылать в издательства, где редакторы будут придираться к крамольным по их соображениям страницам. Тогда отдаст своё «Ожидание» в окружное Приокское издательство, где его и издадут в годы начавшейся Перестройки, когда дышать стало легче, с коротким предисловием: «Разобщенность, одиночество, потерянность молодых, энергичных, добрых людей – едва ли не самое печальное наследство застойного времени. В поле зрения автора – жизнь трудового коллектива крупного завода, духовный мир рабочих и интеллигенции».

И то будет пятая его книжка.

Почти не раскрываю дневник, – они же, о ком хочу писать, заполняют всё «свободное» время. Дочка подросла, легче стало убедить её в чём-то, но пугает её рассудительность, – мало наивных, детских вопросов. Очень любит рисовать. Спать ложится – отрываешь от рисования, в садик собираешь – то же, и воспитательница жалуется, что всё у них ею разрисовано.

А сын во всём подражает сестре, и если она рядом, то он – её зеркало: поворот головы, жесты, интонация… Снисходительно позволяет тормошить себя, таскать на шали по полу из комнаты в комнату, со смехом гоняется за своей машинкой, которую та увозит от него с грохотом, а когда ему что-нибудь надо, кричит:

– Дай-дай-дай-дай!

Да с такой обидой слезной!

Вот словарь его слов: лябука – яблоко, ку – чайку, малька – молока, леб – хлеб, бука – булка, коха – кофта, кулька – куртка, мика – машинка, ляба – сабля, без лябы и спать не ляжет, и в ясли не пойдет.

Есть у какого-то писателя рассказ: отец умертвил своих детей, когда им было годика по три, – не мог смириться, что станут взрослыми, а, значит, другими. Чудовищно, конечно.

Но ведь так грустно! Не остановить и даже не замедлить эту пленительную пору детства, – так стремительно уходит! Вот поэтому и хочу попытаться обмануть беспощадное время, – пусть хотя бы в дневниках останутся вот эти наброски с тех, кто так дорог сердцу.

Записки о детях буду вести до тех пор, пока у них не появятся свои семьи, и из них потом сотку целый сборник под названием «Тропки к детям».

До пяти вечера – обед, ужин, уборка, стирка и всё время, рефреном, для успокоения: «Не беда, когда дела, беда – когда их нет. Не беда, когда дела…»

Теперь – на работу.

Тепло и дымком пахнет. По деревянным ступенькам туда, вниз, к Десне… Да, деревья ещё не «дышат» зеленью, но через них – разлив реки. Холодное полотнище серо-зелёной воды…

Безмолвная вода, тихая вода и только блики солнца – на ней.

Яркое солнце, жаркое!

Рабочие – со смены. И тоже – безмолвны.

И в троллейбусе тихо.

Набережная. «Троллейбус дальше не пойдет, энергию отключили». Дом рушат? Да-а… «Дом же обвалился!» И пыль – столбом. Экскаватор, оцепление, люди вдоль изгороди, по обочинам. Смотрят, за ограждение заглядывают.

Уже минут двадцать тихие – и такие яркие под солнцем! – троллейбусы: шестерка, первый, второй, тринадцатый.

Словно пунктиры.

Но успела к эфиру! Бегом – по коридору и – с порога:

– Роза, входи в эфир!

И та двумя руками – на кнопки. Выдаю фильм «Белая гвардия»: гетман бежит в Польшу, его ополчение – по домам.

И там – разруха.

Домой… И снова – обвалившаяся дом на Набережной, оползень на Покровской горе, ещё шире – Десна.

Темная Десна, тяжёлая вода…

«Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь». А для меня «миг» – опора для будущего.

Которого просто нет?!

И опять настигло: все, что делаю на работе – для «высокого начальства» и, к сожалению, редко удаётся сделать передачу, которая приносила бы радость… как вчера.

Играла заезжая арфистка… И мы с моим любимым оператором Сашей Федоровым работали в каком-то удивительном и радостном «синхроне», понимая друг друга с полуслова, отчего в душе и сейчас – музыка.

А Платон… Платон тоже зачастую раздражён тем, что нас окружает, поэтому моя усталость спотыкается о его тоску и утешения не найти.

И только дети! Только в них – мгновения радости, минуты отдохновения, только с ними душа моя причащается чему-то истинному.

Ездила на выходные в Карачев, спала на кровати брата, – как в люльке. Хорошо!

Но к утру – его храп с раскладушки, испуганный вскрик мамы из другой комнаты, – приснилось: стены рушатся.

Весь день прибирала в хате, пылесосила потолок от нависшей по углам паутины, – завтра Пасха, – вешала тюлевые занавесочки, а мама стояла рядом и командовала, опираясь на лыжную палку:

– Присборь, присборь их! И дырки-то складочками закрой, – указывала ею: – Да не туда эту-то, а сюда. Ну, подумала б: зачем туда-то? Солнце загораживать? Витька сейчас ее р-раз и скрутить, и сорвёть.

Потом – её рассказ о Кузе, рыжем гармонисте:

– Видать, не суждено мне было счастливой с ним жить, вот Бог и прибрал его. – Сидела на кровати, свесив ноги и опершись на ту же палку. – Уж очень его любила! – И тёмный профиль её на какое-то мгновение застывал. – Любовь, моя милая, это тоже талант, не каждому и даётся… такая.