Галина Сафонова-Пирус - Игры с минувшим

И был теплый сентябрьский день. Сжатое поле ржи, разогретое солнцем, пахло соломой, а над ним серебристыми нитями поблескивала паутина. Тихая, отстоявшаяся благодать природы… Но как же смутно было на душе!

Потом брела по берегу к плотине. Над ее темной, уже неприветливой водой, устало свисали лохматые тростники, пахло рыбой. Потом опять сидела на берегу, смотрела на лениво текущую воду и… странно! Душа моя наполнялась покоем, словно эта тёмная, уставшая за лето вода, принесла ответ на мучивший вопрос: значит, не люблю Юрку, если так мучительно думаю о нем.

Какое ослепительно белое утро!

Они, снежинки, падали и падали, словно стараясь сокрыть следы неопрятного человеческого жития.

Жаль, что скоро растают, – ведь только начало ноября.

Почему человек так одинок?

Мой сон:

Я – ни то в Москве, ни то в Ленинграде… ночь, улицы пусты, мне жутковато, зябко, но стою на трамвайной остановке и жду Юрку… должен выйти во-он из того здания. Ну, вот и он… но выходит не из здания, а словно проявляется, как на фотокарточке… и почему-то – в длинной-длинной шинели… приближается… делаю шаг навстречу, протягиваю руки, но он проходит мимо… с опущенной головой. Но вот и трамвай… и он становится на его ступеньку, трамвай беззвучно трогается… хочу окликнуть, но не могу, хочу сделать шаг вослед, и не делаю. А трамвай уже медленно удаляется, размывается, тает вместе с Юркой, но во мне нет отчаяния… вроде бы так и надо… так и надо.

Если об этом сне расскажу маме, то скажет: «Расстанетесь вы с ним».

Но не расскажу. Уже расстались.

Через семь лет:

Любопытно! Когда-нибудь… лет эдак через тридцать, прочту эти грустные строки о своей первой любви и какие чувства пробудят во мне? Будет ли то скорбь о прошедшей молодости или привычная грусть уже никого не любящей женщины? А, может, нацепив очки, буду лишь удивляться той пылкой влюблённости?

Юрка… Вначале прислал открытку, – для него я осталась прежней, – а недавно приезжал к друзьям в Карачев, был и здесь. Встретились.

Стал чужим.

На второе свидание не пошла, но Ася передала его слова: «Надеялся, что Галка уедет со мной». А во мне это его признание не пробудило никаких теплых чувств.

Грустно.

Но до сих пор – вдруг, иногда: иду по аллее парка, под ногами шуршат еще не истоптанные желто-бурые листья, а я смотрю на них и замираю от счастья, – счастья любви.

Или: мы сидим на лавочке возле нашего дома, перед нами за обрывом, за речкой – луга, покрытые туманом, – словно облаками! – над ними висит огромная луна, он целует меня и во мне вспыхивает какое-то новое чувство: сладостное, томящее, но и до отчаяния грустное.

Если бы писала о Юрке только по воспоминаниям, а не по дневниковым записям, в которых встречи, радости, размолвки прописаны явственно и осязаемо, то, пожалуй, не получилось бы вот такого «полотна», похожего на живопись импрессионистов, – и не отчётливы детали, и небрежный мазок, но!..

Сколько света и радости!

Из дневников (1973—1978)

Вперевалочку ходит по квартире смешной топтышка, и не верится, что это – мой сын. Найдёт что-либо на полу и бросит в мусорное ведро. Дочка тоже так делала, но, пожалуй, лишь это у них и похожее, а в остальном уж очень разные! Как будут относиться друг к другу, подрастая? А сейчас малыш, как только просыпается, так сразу кричит:

– Аля, Аля! – с ударением на первую и последнюю буквы.

Кое-как «протянули» с ним год, – то я взяла отпуск после положенных двух месяцев «по уходу за ребенком», то Платон очередной, и теперь проблема: с кем оставить сына? Очередь в ясли ещё не подошла, а няню не найти. В Карачев?.. Условия не те, да и маме трудно будет, так что пока мы на распутье.

Теперь Платон работает в Конторе по прокату фильмов и, конечно, работа эта кроме зарплаты никакого удовлетворения ему не приносит. Но что делать? Как сказал о нём секретарь Обкома по идеологии Смирновский, «этого конфликтного журналиста», в газеты не берут, и остается только терпеть и ждать лучших времен.

Около двух месяцев не водили дочку в садик и за эти дни, имея возможность попристальней вглядеться в неё, думаю: слишком требовательны мы к ней и многое пытаемся внушить, словно взрослому человеку. Недавно напроказила, Платон начал раздраженно читать ей лекцию, а я посоветовала:

– Когда разозлишься, вглядись в её глаза! Ведь совсем несмышлёные, и если напроказит, говорят: не хотела я так, а получилось.

Но, похоже, он не услышал меня.

Часто, занимаясь кухонными делами, поглядываю на балкон, что напротив нашего, – иногда там посиживает старушка. А, может попросить её посидеть с сыном?

Обычно брат приезжает из Карачева по четвергам, привозя нам рюкзак овощей, и сразу, с порога:

– Ну, что нового?

Подавай ему события, драмы, а еще лучше, трагедии, – без них жить ему скучно. А когда уходит, остаюсь с взбудораженной душой, – будто не то сказала, не то сделала и вот прямо сейчас надо бежать за ним, чтобы… И такое – каждый раз.

Сходила к бабульке, что – напротив, предложила посидеть с сыном. Доброй, улыбчивой оказалась. Вначале всплеснула руками, – да нет!.. да не смогу! – а потом согласилась: попробую, мол. Вот и хорошо. Так что через неделю выйду на свою любимую работу… и впрямь любимую, но которой руководят нелюбимые начальники и обстоятельства.

Платон на выходной остался с детьми, а я – в Карачев.

Присаживаюсь на краешек маминой кровати, выкладываю гостинцы, а она стоит рядом:

– Ну, что ты тратишься? Нябось, опять на полсотни накупила.

Но вижу: рада. Вот сейчас заварю ей чай и начнет она лакомиться пирожными.

А потом иду в магазин за молоком и хлебом и когда прохожу через парк, то в душе просыпается чуть щемящее чувство по тем да-алеким дням, когда бегала сюда на танцы. Грустно видеть, что всё изменилось, застроилось какими-то аттракционами, будками, навесами. Ну, что осталось от прошлого? Аллея да вот эти два дерева… да, это они, и уже тогда были большими. А еще вон тот фонтан с круглой чашей и мордочками львов. Ах, где же те счастливые мгновения, когда после танцев шла мимо него и знала: рядом ОН, тот самый, в кого влюблена в этот вечер!

Когда иду к автовокзалу, снова возвращается ощущение соприкосновения с чем-то родным. И несу в себе это чувство бережно, чтобы не расплескалось, не растворилось так быстро, а у автовокзала, цепляясь взглядом за еще закрытые еловыми лапами кустики роз, за проталины у полукруглых сидений сквера, уже грушу: как же можно уезжать от всего этого, – родного! Но там, в большом городе – моё гнездо, и в нём тоже родные.

Всего только месяц и посидела Раиса Николаевна с Глебом, – «Не те силы», – и с завтрашнего дня Платон берет отпуск за свой счет, так что протянем еще сколько-то, а потом и я… Жаль, конечно, что эта добрая бабулька не может оставаться с нами, – таких солнечных старушек я еще не встречала, – мало того, что не взяла денег «по уходу», но даже ничего не ела, когда я приезжала на перерыв, чтобы покормить сына и ее.