Сергей Гродзенский - Воспоминания об Александре Солженицыне и Варламе Шаламове

В «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицын признает: «Лагерный быт Шаламова был горше и дольше моего, и я с уважением признаю, что именно ему, а не мне досталось коснуться того дна озверения, к которому тянул нас весь лагерный быт» [3, с. 139]. Как знать, возможно, если бы Александр Исаевич имел опыт Варлама Тихоновича, то и Иван Денисович был бы описан иначе.

Елена Михайлик, преподавательница Университета Нового Южного Уэльса (город Сидней, Австралия), высказывает подобное суждение: «…По мнению Шаламова, выживший не мог служить источником достоверной информации о лагере просто в силу того, что он жив. Один из первых рассказов цикла “Артист лопаты” начинается словами “Все умерли”» [5, с. 108]. Затем, сравнивая писателей, она указывает: «Шаламов и Солженицын расходились во многом. После короткого периода дружбы они перестали общаться. Их поздние заметки друг о друге – очень горькое чтение. Но художественная пропасть между ними куда глубже личной» [5, с. 113].

Сопоставляя творчество двух бывших лагерников, легко заметить, что Солженицын воевал с советской властью, а Шаламов – с мировым злом. Солженицын – абсолютный антисоветчик, в «Архипелаге ГУЛАГ» он провозглашает: «Все началось с залпа “Авроры”… Сталин шагал в указанную ленинскую стопу…». Характерен упрек Солженицына Шаламову: «Несмотря на весь колымский опыт, на душе Варлама остается налет сочувственника революции и 20-х годов. Та политическая страсть, с которой он когда-то в молодости поддержал оппозицию Троцкого, – видимо, не забыта и 18 годами лагерей» (Новый мир. 1999. № 4. С. 166–168).

Действительно, Шаламов считал, что у России в 20-е годы, до установления сталинской диктатуры, был исторический шанс осуществить, как он писал, «действительное обновление жизни», и в «антиромане» «Вишера» подчеркнул: «Никто и никогда не считал, что Сталин и советская власть – одно и то же». В одном Солженицын и Шаламов были схожи – оба были убежденными антисталинистами.

Личное общение с писателями позволяет автору сделать вывод, что их различие проявлялось не только в творчестве, и в мировоззрении, но даже в увлечениях. Бывший комсомолец Солженицын не скрывал, что верит в Бога, а сын священника Шаламов был убежденным атеистом (он говорил: «Я не религиозен. Не дано. Это как музыкальный слух: либо есть, либо нет»). Александр Исаевич считал себя «широким интернационалистом», но из его работы «Двести лет вместе» о русско-еврейских отношениях видно, что его волновал вопрос о «хороших» и «не очень хороших» народах.

Для Варлама Шаламова национальность человека не имела значения, а антисемитизм он считал преступлением 4. Ему было свойственно «филосемитство», которое было его реакцией на антисемитизм, как и у многих выдающихся людей, например, у Д. Шостаковича, А. Ахматовой, А. Сахарова и других истинных русских интеллигентов.

Математик Солженицын к играм, способствующим развитию мыслительной комбинаторики, относился неуважительно. Примеры этого находим в его произведениях. В «Раковом корпусе» присутствует бывший лагерный охранник, ненавидящий заключенных, туповатый солдат Ахмаджан, который характеризуется Солженицыным как человек, «не развитый выше игры в домино» [45, с. 353]. Двое из надзирателей в «Одном дне Ивана Денисовича» оказываются любителями шашек.

Хотя Солженицын сравнивал себя с шахматистом, который ведет поединок с чрезвычайно сильным и опасным противником (коммунистическим режимом) на той «великой шахматной доске», которую, по выражению З. Бжезинского 5, представляет собой глобальная международная политика, сам с пренебрежением относился к шахматам и в годы нашего знакомства поругивал меня за занятия ими.

На предложение сыграть партию в шахматы Солженицын как-то ответил: «Я играл в них только в тюрьме, и то когда не было интересных людей». Как относился филолог Шаламов к домино и шашкам, не знаю, но шахматы он любил, еще в детстве ходил в Вологодский городской шахматный клуб, а в творчестве своем не сказал о шахматах ни одного дурного слова.

О Шаламове я с Солженицыным не разговаривал. Лишь однажды, вскоре после того, как была опубликована повесть «Один день Ивана Денисовича» и мой школьный учитель в одночасье стал знаменитым, я спросил, слышал ли он о Варламе Шаламове. «Конечно, Сережа, – ответил Александр Исаевич и поинтересовался: – А ты откуда его знаешь?»

Я стал рассказывать, что Варлам Тихонович – близкий друг отца, на что Александр Исаевич не отреагировал. Судьба моего отца – ветерана Воркутлага и Карлага – его заинтересовала позднее, когда он собирал материал для «Архипелага ГУЛАГ».

Шаламов же на каждое упоминание имени Солженицына всегда реагировал активно, со страстью и почти всякий раз негативно. В этой книге я пишу о том, что запомнил. Эти воспоминания относятся к разным периодам. Поэтому на что-то я смотрю глазами подростка, а где-то – как человек, умудренный опытом и намного старше годами, чем Солженицын и Шаламов в пору моего общения с ними.

…Я уверен, что еще на протяжении долгих лет творчество писателей «лагерной темы» никого не оставит равнодушным и отношение к ним будет оставаться полярным. Их гражданские позиции, особенно позиция Солженицына, будут вызывать яростные споры. Я постараюсь, насколько возможно, не касаться литературного наследия писателей, а буду основываться только на личных воспоминаниях.

За год до того по сю сторону Уральского хребта я мог наняться разве таскать носилки. Даже электриком на порядочное строительство меня бы не взяли. А меня тянуло – учительствовать.

А. Солженицын. Матренин двор

В 50-е годы прошлого века я учился во 2-й средней школе Рязани, носившую в то время имя Н. К. Крупской. В пору моего детства она была известна тем, что в 60-е годы XIX в. в размещавшейся в ее стенах духовной семинарии учился будущий академик, первый русский лауреат Нобелевской премии, физиолог Иван Петрович Павлов, а в 20-е годы ХХ в. здесь получил начальное образование писатель, многократный сталинский лауреат Константин Михайлович Симонов.

В 1981 году по случаю двадцатилетия окончания школы я посетил свою «альма-матер» и обнаружил, что со стендов музея истории школы исчезли коллективные фотографии нескольких выпусков, в том числе и нашего. Мне ясно дали понять, что причиной этого было указание идеологов из обкома КПСС: стереть все следы работы в школе Александра Исаевича Солженицына.