Сергей Гродзенский - Воспоминания об Александре Солженицыне и Варламе Шаламове

Следующий урок в понедельник. Я, разумеется, ничего не задаю [Задавать домашнее задание с субботы на понедельник не разрешалось. – С. Г .]. Но до экзамена остается всего ничего. Поэтому, кто поумнее, в воскресенье порешает задачи. Рекомендую следующие номера…

За считанные минуты до начала экзамена Александр Исаевич уединился в физическом кабинете и «колдовал» с билетами. Потом объяснял, что… раскладывал их в соответствии с законом случайных чисел!

Хотя он никогда не старался «вытянуть» ученика, он часто сопереживал отвечающему. Помнится, вызвал ученицу, чтобы окончательно определить полугодовую оценку по астрономии – «четыре» или «пять». Ответ его вполне устраивал, но в какой-то момент соискательница высшего балла запнулась, из ряда послышалась подсказка, и тут Исаич с досадой воскликнул: «Девочка отвечает на “пять”. Так нет же, надо было помешать!» Он все же поставил Альбине «отлично», но лишь после того, как она ответила на дополнительные вопросы.

У Солженицына в меньшей степени, чем у иных учителей, была выражена черта, которую я бы назвал «педагогической инерционностью». Он мог поставить высокую оценку посредственному ученику и, наоборот, изредка урезонивал зазнавшегося ученика «профилактической» «двойкой». Исаич мог с легкостью «посадить» любого бесспорного отличника. В некоторых случаях учитель Солженицын не применял «санкций». Довольно быстро решив обе задачи из заданного мне варианта контрольной по теплоте, я обратился к Александру Исаевичу: «У меня получилось, что для нагревания котла потребуется 30 килограмм дров. Достаточно ли такого количества? Может быть, имеет смысл сделать примечание, что ответ противоречит физическому смыслу?»

Порывшись в своих бумагах, учитель ответил: «Не знаю, мне тоже кажется, маловато. Ну, что такое 30 килограмм. Две небольшие вязанки, они быстро прогорят, а котел у тебя довольно большой». И описав в воздухе объем котла, многозначительно посмотрел на меня. Я проверил расчеты, тотчас обнаружил ошибку, и в результате получилось 150 килограмм все тех же дров. Сообщил о новом результате Исаичу, но тот лишь пожал плечами, а прямой вопрос: «Правильно ли решена задача?» считался некорректным.

Тогда со словами: «Еще раз, пожалуй, пересчитаю» – я сделал вид, что принимаюсь за расчеты. Тут и не выдержали нервы учителя. «Сдавай-ка скорее контрольную, а то еще чего-нибудь насчитаешь». И Исаич забрал себе мои листочки. Уже выйдя за дверь, я увидел одобрительно кивающего мне учителя, подтверждающего этим, что теперь в результате моих расчетов котел удастся нагреть.

Запомнился мне и зачет по теме «электростатика». Подготовился я основательно. Накануне сам придумывал себе различные каверзные вопросы и искал на них ответы. Начался зачет гладко, по принципу «вопрос – ответ». Мой ответ следовал мгновенно за вопросом учителя. Отвечаю так, что стало весело. И вдруг следует нестандартный вопрос, и я тупо молчу. Затянувшуюся паузу прерывает голос учителя: «Сережа, до сих пор ты отвечал просто блестяще (бросает на меня пронзительный взгляд). “Отлично” заслужил, но подумай над этим вопросом».

Я уверен в точности воспроизводимых по памяти реплик Солженицына, будучи не в силах передать его интонацию, взгляд, жесты… Кажется, я справился с тем вопросом, и хотя «пять с плюсом» не получил, до сих пор, когда слышу «электростатика», на душе становится светлее.

Исаич старался дать возможность ученику поверить в свои силы. Сократу принадлежит афоризм: «В каждом человеке – солнце. Только дайте ему светить». На мой взгляд, главное достоинство учителя – дать ученикам «светить». Как-то для урока нужно было начертить на доске схему преломления лучей в какой-то наисложнейшей (по школьным меркам) системе не то линз, не то зеркал. Обычно в такой ситуации обращались к услугам двух «штатных» чертежников, но их почему-то в тот момент в классе не оказалось, и Александр Исаевич попросил меня. Я стал отнекиваться, потому что черчение недолюбливал. Но Исаич, хотя и мягко, но настойчиво вынудил меня попробовать, подчеркивая, что у меня должно получиться, нужно только поверить в свои силы. Чертеж и впрямь удался…

А. И. Солженицын говаривал, что человек порой сам свои потенциальные возможности не в состоянии оценить. «Несколько лет назад, – рассказывал Александр Исаевич, – врач откровенно сказал мне: “Вам осталось жить совсем немного – месяц, максимум два”. И тогда я мобилизовал силы своего организма. И, как видишь, выжил».

Как реагировал он на выходки учеников? Невозможно представить себе Солженицына кричащим: «Вон из класса!» или с угрозой предупреждавшим: «Завтра явишься с родителями, иначе я тебя к уроку не допущу». Если кто-то отвечал на его замечание с иронией, он обычно говорил: «Не шути со мной». В тоне не содержалось угрозы, но продолжать диалог в стиле юморины желания не было.

На уроке астрономии Александр Исаевич рассказывал о Джордано Бруно. Он читал в лицах какой-то отрывок (теперь думаю, собственного сочинения). Некоторые жесты показались мне и соседу по парте смешными. Мы еле сдерживались и не могли сосредоточиться на содержании. Наконец учитель подошел к нашей парте и с грустью в голосе, словно продолжая повествование о трагедии Джордано Бруно, тихо произнес: «Ребята, у меня столько возможностей умерить вашу веселость». И смешливость сразу ушла, уступив место чувству вины.

Несколько человек из нашего десятого «А» стали заниматься в парашютной секции и совершили по одному самостоятельному прыжку. На следующий день во время урока заметно было, что никого из них (не все парашютисты блистали по физике) Александр Исаевич обижать не хочет.

Запомнился урок вежливости, преподанный нам учителем физики. В ответ на «Здравствуйте, Александр Исаевич» кого-то из учеников он среагировал: «Мы же с тобой сегодня уже здоровались, – и продолжал, обратившись к присутствующим: – Проведем небольшой конкурс – кто первым правильно ответит: как следует поступить, если вы встретили человека, с которым уже здоровались?» Класс молчал. Исаич настаивал: «Ну все же, как поступить?! Снова сказать “Здрасьте” – глупо. Уже здоровались. Пройти мимо, как бы не замечая. Тоже глупо… – и после паузы закончил: – При повторной встрече надо улыбнуться этому человеку».

В пору, когда имя Александра Солженицына упоминалось только в ругательном контексте, его обвиняли во всех грехах, в том числе и в антисемитизме. Должен сказать, что моя память цепко фиксирует любые, даже самые мелкие факты такого рода. Так вот, за все годы знакомства с Солженицыным никакого намека на антисемитизм в его словах и поступках не было. Можно упомянуть о нескольких случаях его сдержанного отношения к творчеству известных деятелей культуры, науки, спорта – представителей еврейской национальности (подробнее я рассказываю об этом в заключительной части воспоминаний о Солженицыне), но нет оснований считать, что оно связано с их этническим происхождением.