Сергей Гродзенский - Воспоминания об Александре Солженицыне и Варламе Шаламове

Задает учитель вопрос: «От чего зависит емкость электрического конденсатора?» – и слышит в ответ: «От заряда и потенциала». Мгновенно следует комментарий: «Скажи, а емкость сосуда зависит от того, сколько в нем содержится жидкости? Ты не замечал, что по мере наполнения кастрюли водой ее емкость увеличивается?!»

Класс смеется, и ученику с самой сомнительной тройкой по физике становится понятно, что электрическая емкость, хотя математически и равняется отношению заряда к разности потенциалов, не зависит ни от величины протекающего заряда, ни от приложенной разности потенциалов.

На одном из уроков Солженицын рассказывал об устройстве магнитофона, вручную перемещал ленту и с видимым удовольствием демонстрировал изменение звучания голоса при изменении скорости перемещения магнитофонной ленты. Рассказывая о скорости звука и сверхзвуковых скоростях, он вспомнил, что на фронте в ходу была поговорка: «Не бойся пули, которая свистит, раз ты ее слышишь – значит, она не в тебя. Той единственной пули, которая тебя убьет, ты не услышишь» 15.

Примеров таких можно приводить и приводить еще очень много. Для педагога очень важно быть актером, и Солженицын-учитель в полной мере этим качеством обладал 16. Проходим по астрономии гелиоцентрическую систему мира. Вот он с застывшим в напряжении лицом, ушедший в себя, медленно прохаживается между рядами парт, и притихшие ученики слышат негромкий голос: «Николай Коперник ходил по средневековому Кракову, и тяжелая дума не покидала его. Он давно понял, что Аристотель не прав, Земля не является неподвижным центром мироздания, а вместе с другими планетами обращается вокруг Солнца. Но как донести эту идею до людей и не быть обвиненным в ереси?»

Другой пример. «Я уехал в отпуск. Оставил на столе в надежно запертой комнате стакан с водой. Возвращаюсь домой через месяц, отпираю дверь, смотрю – стакан на месте, но пустой! – обращается Исаич к классу с выражением неподдельного изумления на лице и продолжает: – Где вода?! Кто выпил мою воду?» Так мы приступили к постижению физики испарения.

По вспомнившимся мне эпизодам читатель может оценить, насколько хорошим актером был Солженицын, насколько он вживался в роль учителя. Сдавал я зачет по оптике. Оценка колебалась между «четырьмя» и «пятью». Исаич продиктовал условие задачи и отправился по своим делам, а меня запер одного в физическом кабинете. Задачу я решил и с удовольствием готовился продемонстрировать решение, но «одиночное заключение» затягивалось… Наконец я услышал, как ключ вставляется в замочную скважину, и бормотание: «Ну, все. Или решил, или не решил. Времени было достаточно». Результат зачета волновал его, похоже, не меньше, чем меня.

При изучении видов механического движения он задал нам домашнее сочинение на эту тему – нужно было привести примеры из жизни (но не те, что в учебнике) различных видов движения тел. При этом положительные эмоции у учителя вызывали примеры не бытовые, а из производственной практики (движение механических частей станков, обрабатываемых деталей и т. п.). Мое сочинение, составленное – в чем я признался – в результате беседы со знакомым технологом Рязанского завода счетно-аналитических машин (САМ), ему понравилось, но он все же скаламбурил: «Было бы еще лучше, если бы ты сам сходил на САМ».

В вариант контрольной работы, которые устраивал Исаич, входили две задачи. Первая – элементарная, на школьном жаргоне – «задача в один вопрос». Для решения ее нужно было применить одну из формул «контролируемого» раздела физики да еще разобраться с размерностями входящих в нее величин. Безукоризненное решение такой задачи обеспечивало положительную оценку за контрольную.

Вторая задача формулировалась так, чтобы ученик мог показать свои знания и понимание пройденного материала. Тут учитель учитывал, логичны ли рассуждения, насколько рационально решение. Черновик сдавался вместе с контрольной. «Может оказаться, что именно в черновике вы были рядом с решением», – говорил Александр Исаевич и в этом случае ставил оценку «по черновику».

Еще он советовал обдумывать полученный ответ. «Например, – говорил он накануне контрольной по теплоте, – у вас получилось, что в результате опускания ложки в стакан с водой температура воды понизилась на 120 градусов по Цельсию (?!). Разве можно оставить такой ответ без комментариев? Конечно, нужно проверить расчеты, но если попытки найти ошибку оказались тщетными, следует дать хотя бы такое примечание: “Ответ противоречит физическому смыслу”».

Если первой чертой Солженицына-педагога я отметил методичность, то вторая – принципиальность. Он никогда не «вытягивал» ученика. Во время контрольной можно было обратиться к нему за консультацией, он отвечал на поставленный вопрос, но на полях делал условный знак, означающий, что оценка будет снижена на полбалла, а то и на целый балл – в зависимости от ценности подсказки.

На исходе девятого класса вышла история прямо-таки драматическая. У нас появилась ученица, явно отстававшая в развитии. Учителя вполголоса говорили «дебил», а некоторые ученики жестоко издевались над ее беспомощностью. Но благодаря самоотверженности ее матери, ежедневно бывавшей в школе, у девочки появились шансы перейти в десятый класс. Сердобольный историк вывел ей даже «четыре», многоопытный математик, добившись с грехом пополам ответов на элементарные вопросы, поставил «три». Строгая учительница литературы, вдоволь посмеявшись вместе с классом над ее ответами, также вывела за год «удовлетворительно».

А. И. Солженицын провел для нее дополнительную контрольную. Но, увы, по истечении 45 минут на листе было лишь условие первой задачи. Мне запомнились полные отчаяния глаза матери девочки, пришедшей к концу решающего судьбу дочери урока, и скорбное лицо Александра Исаевича. В тот день он не поспешил домой, о чем-то долго говорил с матерью. Знаю только, что положительной оценки он этой ученице не поставил и в десятый класс не перевел.

А когда в выпускном классе, в преддверии экзаменов на аттестат зрелости, текущие «двойки» по всем дисциплинам превращались в «тройки» за год, только Исаич сумел «провести» через педсовет одну «двойку по» физике и не допустить ученицу до экзамена 17.

Кстати, готовя нас к выпускному экзамену, он заметно волновался. Теперь, когда знаю о нем много больше, предполагаю, что он просто изображал волнение. Во всяком случае, его замечания на предэкзаменационных уроках, когда шло интенсивное повторение вопросов по билетам, стали резче и звучали, к примеру, так:

– Вот, ты, не подумав, сказанешь такое на экзамене, и я сразу услышу от представителя роно: «Уважаемый, они же у вас ни черта не знают!» – и придется нам с тобой обоим краснеть.