Валентин Жуков - Узники Ладемюле, или 597 дней неволи

С приходом немцев в деревню, их стали расквартировывать. Квартирмейстеры выбирали для офицеров лучшие дома, предварительно выселив из них хозяев. Правда, им разрешалось приходить домой, чтобы покормить домашних животных. Разрешали подоить корову, т. к. немцы сразу получали готовую продукцию и варили себе кофе с молоком. От кур и водоплавающей живности хозяев освободили в первые дни пребывания оккупантов в селе.

Какой-то важный чин поселился в доме бывшего колхозного бригадира Новикова, который слыл рачительным хозяином, держал крепкое хозяйство, в том числе и пасеку в десять семей. Сам он был в первые дни войны призван на фронт. Услужливый холуй офицера, надев прорезиненный плащ, перчатки, каску и противогаз, деловито стал очищать ульи вместе с сотами и угощать своего патрона душистым липовым медом, благо в деревне было много лип возле домов.

Мы были избавлены от постояльцев, когда немцы через местного фельдшера узнали, что в доме больные сыпным тифом. Лишь на входной двери синим суриком сделали надпись «Tiphus! Fleckfieber. Eintriff verboten!» – «Тиф. Вход воспрещен». Эта надпись спасала нашу семью от непрошенных гостей в течение всей оккупации. Не знаю, как нас миновала участь быть сожженными в доме. Дом на краю деревни, где было двое мужчин, лежавших в тифозной лихорадке, они сожгли.

Немного о сыпном тифе. Я не собираюсь открывать страницы учебника инфекционных болезней. Просто расскажу о признаках, которые наблюдал у своей сестры: высокая температура до 40°, сотрясающий озноб, холодный липкий пот, сыпь на теле, сильные головные боли, бред, который сопровождался двигательным возбуждением, когда больная буквально лезла на стенку.

Спал я в большой комнате на соломенном матраце, который мне постелила мать. Спальня сестры была рядом, так что я в любой момент мог оказаться рядом и помочь ей.

Подниматься с постели она еще не могла, поскольку эта болезнь изматывает силы больного, как бы парализует мышцы и сковывает мозг. Как только хворь покидает тело, сделав его немощным, силы постепенно восстанавливаются и выздоравливающие начинают учиться ходить. Вначале Наташа медленно передвигалась по дому, а затем стала выходить на улицу.

Но, как говорится, «беда одна не ходит». Вскоре слегла мать, и мне вновь пришлось обращаться к фельдшеру. Теперь в амбулатории находились раненые советские военнопленные, так как раненых немецких солдат отправили в тыловые госпитали на долечивание.

Запасы лекарств еще были, равно как и запасы продовольствия. Перед приходом в деревню немецких войск местные власти из сельсовета и колхозного правления, в том числе и заведующая сельской торговой точкой, умчались на оставшейся колхозной полуторке на Восток. В магазин тотчас же ринулись сельчане. Я поздно узнал о разграблении сельмага и пришел, как говорят, к шапочному разбору. Наиболее ценные продукты и промтовары мгновенно разошлись по рукам. На мою долю досталась дюжина стеариновых свечей, которые, несомненно, пригодились в последующем, когда не стало керосина для ламп. После разграбления сельмага, почуяв полное безвластие, крестьяне стали прибирать к рукам и другое колхозное имущество: коров, лошадей, овец, а также телеги, фуры, упряжь и другое колхозное имущество. Не обошлось и без курьезов по части раздела имущества. Это была обыкновенная повозка, передняя часть которой была съемной: пара колес на оси, оглобли с металлическими растяжками и деревянная подушка с отверстием посередине, куда вставлялся металлический шкворень – стержень, соединявший обе части телеги. Случилось так, что во время разграбления одной хозяйке досталась передняя часть, а другой – задняя. Каждой хотелось заполучить это транспортное средство в собранном виде, и они предпринимали попытки умыкнуть недостающую часть. Короче, это был крик на всю деревню. Кто не слышал ссоры двух женщин на деревенской улице? Тут будут упомянуты имена дальних родственников вплоть до седьмого колена. Наконец решили обратиться с жалобой к военному коменданту в немецкий штаб, разместившийся в нашей школе.

В качестве переводчика был приглашен не призванный по возрасту старик по кличке Шкраб. Так называли в свое время учителей, школьных работников. Был ли он когда-либо школьным работником, неизвестно, а то, что был он в немецком плену в первую мировую – несомненно. И каким, скажите, он мог быть переводчиком, если не мог двух слов сказать по-немецки? Итак, он стал объяснять ситуацию такими словами: «Вот эта фрау», – показывая пальцем на обвиняемую, – «украла у этой фрау» – опять указывая пальцем, – «колеса». Немецкий офицер ничего не понял из доклада так называемого переводчика, кроме слова «Фрау» и заорал благим матом: «Вег! Раус руссише швайне!» Еще долго в деревне жители рассказывали эту историю, как веселый анекдот.

С приходом немцев мы, подростки, вскоре поняли истинный смысл слова «оккупация». В деревнях и поселках, где были расквартированы воинские части, немцы беззастенчиво грабили местных жителей. Тревожное кудахтанье кур, визг свиней, мычание коров, которых вели на убой, чтобы насытить «гуляшную пушку», было типичной картиной оккупированной деревни. Ездовые проезжающих обозов, забежав в крестьянскую избу и с ходу крикнув хозяйке: «Матка, млеко, матка, яйки, матка шпек!» – шарили по всем углам и, схватив добычу, исчезали со своим обозом. Мы, подростки, держали своих коров на поводке, не отпуская их ни на шаг от себя, пока они щипали траву у обочины дороги. Внезапно с сиденья одной из повозок проворно соскочил коренастый рыжеволосый, с такой же рыжей растительностью на руках с засученными рукавами куртки, ездовой, быстро направился ко мне и попытался вырвать из моих рук поводок, на котором я держал свою Зорьку. Пока мы перетягивали канат, моя Зорька, не будь дурой, как только мы отпустили поводок, улизнула в кусты к болоту. Тут и началась между нами настоящая потасовка. Упустив живой трофей, не ставший достоянием полевой кухни, ездовой всю силу обрушил на меня. Я отчаянно отбивался, иногда нанося противнику ощутимые удары. Пока шел этот поединок, обоз остановился, и все ездовые с любопытством наблюдали это потешное зрелище, громко хохотали, подзадоривая сослуживца. Наконец немец оставил меня и вернулся к своей повозке. Так и уехал он не солоно хлебавши. На следующий день лицо у меня отекло, а под левым глазом светился фиолетовым пламенем великолепный фонарь.

В этот же день нас, бывших школьников и нестарых женщин, немцы отправили на бывшую колхозную ригу, куда еще до прихода немцев был свезен урожай колхозного поля в виде сжатых снопов пшеницы и полновесной ржи. Там же стояла приобретенная колхозом перед войной сложная молотилка, на которой можно было очищать и сортировать зерно после обмолота.