Дэйв Ицкофф - Робин Уильямс. Грустный комик, который заставил мир смеяться

Но для истинно осведомленных, несущих шутки в массы людей, настоящим домом и пристанищем был клуб «Holy City Zoo» – единственная, любимая, достойная, обжитая, заляпанная пивом вонючая дыра.

Замкнутое пространство площадью десять на сто футов с заявленным количеством посадочных мест семьдесят восемь обычно вмещала в себя в два-три раза больше людей. Эта деревянная постройка получила свое название благодаря найденной в маленьком городке под названием Холи Сити в горах Санта Круз табличке. Когда-то в клубе исполнялась джазовая и народная музыка, теперь же здесь проходили комедийные вечера. Джон Канту, ставивший ночные представления с открытым микрофоном и постепенно захвативший все остальное время, во время Вьетнамской войны служил в армии, поэтому он достаточно тупо, но с энтузиазмом продвигал свое шоу: когда ему надо было собрать зрителей, он шел по улице Клемент и кричал: «Комедия! Комедия! Комедия!»

Исключительно от предпочтений Канту зависело, кто получит лучшее время для выступления, но практически всем, кто хотел выступить, он предоставлял такую возможность. «Если вы зарегистрировались до 8:30, то точно выступите, – рассказывал комик и ведущий шоу Дон Стивенс. – Может, в час тридцать ночи и только перед официантами, но вы точно сможете выступить».

Однажды часов до двух ночи Робин перед восторженной публикой обменивался на сцене колкостями с неуклюжим бывшим военным медиком Майклом Притчардом, а одинокий комик все это время стоял наготове. Так как время для выступления было ему гарантировано, Стивенс спросил, хочет ли он еще пойти на сцену? Комик ответил да, видя эту огромную толпу зрителей. «Я буквально прогнал Робина Уильямса и Майкла При-тчарда со сцены. Они ушли, а парень вышел выступать перед спинами расходящейся толпы. После я пошел извиниться перед Робином, что таковы правила. Он не обиделся».

Здесь, как и в остальных клубах, где он выступал, Робин стал местной знаменитостью, которого можно было ждать часами, лишь бы только он появился. Его сценки всегда были импровизированными и всегда разными, и только те, кто близко с ним работал, знали, что его основной дар был в том, что это была не импровизация, а лишь тщательно подготовленная видимость импровизации.

«У Робина была сотня разных сценок в отличие от всех нас, у которых был один образ, с которым мы и выступали, – рассказывал Тони ДеПол. – Затем он начинал импровизировать и сбивался, а пока зрители продолжали смеяться, он все не останавливался. Как только дело стопорилось, он переходил на шутку под номером три, номер четыре и так далее. Так он постоянно выстраивал свое выступление».

Де Пол рассказывал, что когда сам выступал со стендапом в Zoo, то не всегда имел достаточно времени для репетиции. «Поэтому я записал себе шпаргалки на носовом платке и вышел вместе с ним и напитком на сцену. Я притворялся, что сейчас буду пить, а сам смотрел, что делать дальше. Робин это усовершенствовал. Он выходил на сцену, и вы бы никогда в жизни не догадались, что он смотрит на платок, где написаны подсказки. Он, может, и повторял один и тот же материал, но очередность была разная. Приходилось все смешивать, чтобы выглядело, как будто это новое».

Многие комики, выступавшие вместе с Робином в клубе Zoo, не понимали, знают ли они этого мужчину, настолько Уильямс был разным на сцене и в жизни. «Он был не простой человек, – рассказывал Дон Стивенс. – Он либо сидел смирно, либо вел монолог. Беседа никогда не складывалась. Уверен, у него были друзья, с которыми он общался, но это были не мы».

Боб Сарлат, комик и диктор на телевидении, в то время часто работавший вместе с Робином, не мог сказать, кто из артистов был для Робина настоящим другом, а кто просто знакомым. «Я не знаю, кто его лучший друг, – сказал он. – Все говорят, что такие были, но я не знал никого из них лично. Робин мне нравился, а он любил знакомых ему людей. Но Уильямс был из тех, с кем невозможно долго общаться, чтобы он не отвлекался на что-то еще».

Многим завязывающимся в таких клубах отношениям способствовал льющийся здесь рекой алкоголь. Хотя в Zoo наливали только пиво и вино, в клубе было сделано все возможное и невозможное, чтобы посетители задерживались здесь часами. «Если ты комик, то выпил бесплатно в больших количествах, – рассказывал Уалл Дерст, комик и юморист, позже ставший собственником клуба. – Ты им платил за один из трех или четырех напитков. Это стало одной из причин, почему клуб разорился».

Те, кто хотел посильнее подзарядиться, прибегали к более сильным средствам. Кокаин занял господствующее место в ночных клубах Сан-Франциско и еще не был так табуирован как марихуана или галлюциногены, которые уже давно служили источниками счастья в городе. «Поворачиваешь кран, и льется кокаин, – вспоминал Стивен Перл, комик и друг Робина. – Он был повсюду. Мы зарабатывали деньги, так почему бы не потратить немного на что-то запретное? Каждый позволял себе немного больше, иногда не по одному разу».

Дана Карви, вышедший на сцену после того, как несколько раз увидел выступления Робина, не употреблял наркотики, но признает, что они были абсолютно везде. Карви говорит: «Из всех доступных наркотиков я помню только кокаин. Правда, больше ничего. Но от меня это пытались держать в тайне, потому что я не был в этом наркоклубе, а Робин был».

Но другие партнеры Робина уверены, что в то время тот на кокаине не сидел.

И не все были согласны, что исполняемые им монологи были добродушными. «Его номера были более революционными, чем стендап, – говорил Джошуа Рауль Броди, писанист и музыкальный директор, выступавший с «Рик и Руби». – Он не шутил, он отбивал бит. Его образы были четкие и живые. Он никого не держали за руку, просто переходил к следующей части и был уверен, что зритель пойдет за ним. Это было завораживающе. Но то, над чем ты смеялся, – это поступки других людей. А это часто несмешно».

В одной из рецензий на его номер Робина едва не провозгласили основателем стандартов новой эры. В отзыве за август 1976 года Джон Вассерман из San Francisco Chronicle попрекнул его грязным ртом и подростковым мышлением. «Слово ”motherf“ (мудак) прикольно звучит, если его употреблять в правильном месте и в правильное время, – гласила его статья, – но само по себе слово абсолютно не смешное, и чем скорее Уильямс это поймет, тем более интересными станут его выступления для публики, которая уже научилась хотя бы самостоятельно одеваться».

Позже Робин признавался, как сильно задело то, что его назвали «похабным юношей», потому что он понимал, что так оно и есть. «Эти люди задели меня за больное, – говорил он. – Сначала ты изображаешь всех, кого когда-либо видел… Затем тебе говорят, что это ужасно. И у тебя появляется цель: ”Я же могу быть собой, я могу придумать что-то сам“. И движешься в этом направлении».