Эндрю Ллойд Уэббер - Снимая маску. Автобиография короля мюзиклов Эндрю Ллойд Уэббера

На Пасху 1962 года я отправился на свою единственную школьную экскурсию. Кучку учеников, включая моего новообретенного поэта-песенника Робина Барроу, отправили в Афины и Рим, где мы исправно восхищались древним памятникам. По собственному желанию я добавил в рацион посещение церквей. Именно в Риме проблемы с топографией привели меня к зданию, которое действительно изменило меня. Оглядываясь назад, я подозреваю, что эссе, написанное мной по приезде домой и утверждавшее, что Американская церковь с ее мозаикой великого викторианского художника сэра Эдварда Бёрн-Джонса – самое прекрасное здание в Риме, было моей первой письменной провокацией. И если это было действительно так, то желаемый эффект был достигнут.

Мой преподаватель искусств был в бешенстве. «Как ты мог написать такую гадость, – кричал он, – неужели ты не понимаешь, что эта церковь – сплошная викторианская показуха?» Наверное, это действительно было потрясением для учителя, который в 1960-х умудрился вытащить группу подростков посмотреть на античные памятники только для того, чтобы один из них влюбился в викторианское искусство.

Последовавший за этим летний семестр был поводом для проведения ежегодного Вестминстерского стипендиального конкурса под названием «Вызов». Восемь избранных мальчиков удостаиваются чести поступить в Колледж, предназначенный только для стипендиатов. Этот конкурс был бессмысленным для меня, когда я учился в подготовительной школе. Но сейчас я по-прежнему был достаточно юн, чтобы попытать счастье в нем. Так я и поступил.

Первые тесты по греческому, математике и другим предметам подсказывали, что мое решение об участии было крайне неразумным. История была последним экзаменом и, учитывая, что предыдущие я фактически провалил, здесь я мог позволить себе высказать все, что хотел. Моя работа была восхвалением средневековой Британии с упором на то, что готическое Возрождение только улучшило ее. Я утверждал, что не менее прекрасные, чем витражи в клерестории Вестминстерского аббатства, витражи викторианца по имени Кемпе в трансепте даже затмевали их.

В тот солнечный летний день я вышел с экзамена в полной уверенности, что я больше ничего не услышу от людей, стоящих за «Вызовом». Но на следующий день меня вызвали на собеседование.За столом сидели завхоз, директор школы и старший учитель истории, невероятный человек по имени Чарльз Кили. Почему-то человеком, задававшим мне вопросы, был завхоз. Каким-то образом мы перешли на тему замков на Англо-Уэльских границах. Не помню, почему, но я рассказывал тогда о замке Клан. И если вам когда-нибудь доведется рассуждать на подобную тему, запомните, что Оливер Кромевель взорвал свою «крепость» или главную башню, которая плавно сползла вниз по холму, на котором стоял замок. Я рассказал об этом, и выяснилось, что семья завхоза происходит как раз из Клана.

В тот вечер я узнал, что получил Королевскую стипендию в Вестминстере.

Если вам, как и мне, кажется, что рассказы о подростковой тоске, депрессии, безответной любви и гормональном дисбалансе больше подходят для тинейджерских сайтов, лучше пропустите эту часть главы. Честно говоря, я практически это сделал. В двух словах, я был достаточно растерян и несчастлив на протяжении последующих двух лет. Отчасти потому, что теперь я жил в школе-интернате, далеко от дома, неважно, что это было всего лишь в трех станциях метро от Харрингтон-роуд. И, да, как в случае со многими государственными школами того времени, был учитель, чьи действия сегодня привели бы к среднесрочному пребыванию в одном из наименее благоприятных заведений ее Величества.

Но в сухом остатке – подходящая фраза в данном случае – получилось так, что я выпустился из Вестминстера поумневшим и получившим знания у самых лучших и добрых преподавателей, о которых только можно мечтать. На первом месте в списке были наш заведующий интернатом Джим Вудхаус и старший учитель истории Чарльз Кили. Именно он не побоялся рискнуть и присудить мне стипендию. И до последней минуты я тщетно старался оправдать его веру в меня.

История, которую вы смело можете пропустить, начинается летом 1962 года, летом, которое всегда будет ассоциироваться с горько-сладкой песней Брайана Хайланда «Sealed with a Kiss». Тетушка Ви и Джордж-важная-шишка продали свою квартиру на Уэймут-стрит и переехали в дом, который они построили на Итальянской Ривьере недалеко от французской границы, в деревне Ла Мортола, известной садами Hanbury. До сих пор это место остается моим любимым на средиземноморском побережье.

Джордж достиг пенсионного возраста, и перспектива наслаждаться солнцем и дешевой выпивкой стала непреодолимой. Одним махом я потерял свое убежище в Лондоне, правда, вскоре понял, что это было скорее плюсом. В Ла Мортоле мне довелось прикоснуться к последним дням золотой осени богемного Лазурного берега, который теперь исчез под натиском олигархов и нуворишей.

В том году наш семейный отпуск проходил на севере Норфолка, в деревне Бернем Маркет. Я выбрал это место, потому что Норфолк просто наводнен церквями. Единственная проблема заключалась в том, что Джон Лилл поехал с нами, и фортепьяно пополнило наш счет за аренду жилья. Было понятно, что вся эта ситуация начинает давить на Джулиана. В один из дней мы ехали с ним на открытом автобусе. Это был необычайно солнечный день, и я заставил брата присоединиться к моему исследованию церковной архитектуры. Я живо помню, как он спросил меня, как бы нам заставить маму понять, что она творит с семьей.

На самом деле нам обоим нравился Джон. На тех каникулах он разучивал дьявольски трудную часть седьмой Сонаты для фортепиано Прокофьева, военную браваду в размере 7/8. Я помогал ему, переворачивая страницы. Я стал одержим гипнотическими возможностями этого музыкального размера… Пытаясь считать в семидольном размере, используйте подсказку: считайте раз, два три; раз, два; раз, два подряд, без пауз. Затем попробуйте считать: раз, два; раз, два, три; раз, два и затем можете приступить к вариации. Уверяю, вы обретете популярность среди уличных музыкантов. В каждом моем мюзикле есть фрагмент в размере 7/8. В «Призраке» даже есть шутка на этот счет, над которой, правда, смеялись лишь раз – дирижер Лорин Маазель нашел ее забавной.

Думаю, Джон тоже посмеялся бы над ней. У нас с ним похожий музыкальный юмор. Несколько лет спустя мы были на концерте необычных инструментов в ратуше St Pancras. Большим открытием был Концерт для тубы Ральфа Воан-Уильямса. К сожалению, ему предшествовал Концерт для сопранино с оркестром Вивальди. На сцену тогда поднялся огромный мужчина с самыми большими руками, что я когда-либо видел, он был без какого-либо видимого инструмента. Дирижер поднял палочку, и Голиаф поднес свои пухлые ладони ко рту, из которого раздался столь пронзительный и высокий звук, что каждая собака и каждая летучая мышь в окрестности должны были умолять спекулянтов о местах в первом ряду. Усугубляло ситуацию то, что Вивальди, скажем так, был не в лучшей своей форме, когда сочинил сие произведение. Мы с Джоном не могли удержаться от смеха. Веселье закончилось тем, что я начал икать, когда серьезная женщина в очках, сидевшая перед нами и погруженная в музыку, повернулась к нам со словами: «Это могло бы быть смешным, но это не смешно». Когда следующим на сцену поднялся миниатюрный парень, покачивающийся под тяжестью своей огромной тубы, капельдинер более чем настойчиво попросил нас уйти. Был ли это единственный случай, когда лауреата конкурса имени Чайковского выгнали с концерта?