Эндрю Ллойд Уэббер - Снимая маску. Автобиография короля мюзиклов Эндрю Ллойд Уэббера

Отец думал, я усвою несколько практических уроков. Действительно, мистер Гильдер показал мне довольно изящный трюк с изменением регистра, которым я до сих пор иногда пользуюсь. Он заключается в изменении обычного полутона по восходящей. Но самым ценным знанием, которое я получил от Гильдера, было то, как подготовить партитуру для фортепиано для мюзикла. Пробой пера было произведение, которое я начал, основываясь на одной из худших идей, которые когда-либо были придуманы для сцены. Помимо, конечно, мюзикла о гуманитарной работе Чингисхана. Оно называлось «Westonia!» и было пародией на руританские небылицы, которые так любил Айвор Новелло. Даже почти спустя шестьдесят лет мое смущение таково, что никто, включая моих самых близких людей, не знает, где я спрятал эту партитуру.

«Westonia!» родилась из моего отчаяния. Робин Бэрроу поступил в университет, а в Вестминстерской обители не было других начинающих поэтов. К тому же стремительный подъем великолепной четверки The Beatles понизил интерес моих сверстников к мюзиклам с нуля до минус бесконечности.Единственным человеком, который согласился написать слова к моему «шедевру», была Джоан Колмор, наглая австралийка, бывшая актриса и подруга моей тети. Так появилась «Westonia!».

Благодаря мистеру Гильдеру партитура этого кошмара была оформлена довольно-таки профессионально. Так что, когда я послала ее самому известному продюсеру Вест-Энда, Харольду Филдингу, сопроводив письмом с пометкой, что мне всего четырнадцать, ее заметили. Продюсер «Half a Sixpence» и «Ziegfeld» дал понять, что считает мою музыку многообещающей. Каким-то образом его слова распространились достаточно, чтобы несколько агентов обратились к отцу с вопросом, нужен ли мне представитель. Конечно же я думал, что за этим последует неизбежная премьера в Вест-Энде, и количество моих прогулов ради встреч с издателями и всего такого достигло своего предела.

В конце концов я получил достаточно милое письмо от Харольда Филдинга, в котором говорилось, что я должен продолжать заниматься музыкой, но не было ни слова о том, что «Westonia!» скоро окажется на сценах Вест-Энда.В тот короткий период меня представляло топовое агентство Noel Gay Organisation, которое отказалось от меня, как только Филдинг умерил мой пыл. Я спустился с небес на землю с огромным разочарованием. Я решил, что мюзиклы – это дохлый номер. Особенно, если знаменитейшие продюсеры не видят очевидное преимущество таких передовых работ как «Westonia!». Настало время превратиться в сочинителя поп-музыки. Но на пути к славе встал неизбежный факт, что я застрял в школе-интернате, а также то, что дома по-прежнему господствовала одержимость Лиллом.

К концу пасхальных каникул я находился в глубокой депрессии. Мамино увлечение Джоном Лиллом делало ее все более угрюмой и непредсказуемой. Дом превратился в котел бурлящих чувств, который все больше подпитывались папиным пристрастием к алкоголю. Надо мной дамокловым мечом навис очередной школьный семестр. И мои подростковые гормоны сказали, что с меня достаточно.

Одним утром я украл из ванны упаковку веганина, отправился на почту и снял все свои сбережения – все 7 фунтов. Затем в двух разных аптеках я купил аспирин и направился к метро. В то время «подземка» ходила до Онгара в Эссексе, тогда еще глубокой деревне. Я купил билет в один конец. Доехав до конца ветки, я еще немного побродил по городу, купил еще аспирина и бутылку сладкой газировки и отправился к автобусной станции. Я планировал сесть на первый попавшийся автобус, отъехать на нем на приличное расстояние и проглотить весь свой арсенал таблеток за какой-нибудь укромной изгородью.

Первый автобус, который я увидел, отправлялся в Лавенем. Что-то подсказало мне сесть именно на него – название города вызывало ассоциации с древней архитектурой. Старый автобус медленно ехал по сельским окрестностям Эссекса, и к тому времени как мы добрались до Саффлока, пасмурное утро превратилось в славный весенний день.

Лавенем! До того момента я никогда не видел такую нетронутую современностью английскую деревню. Озарение снизошло на меня в местной церкви. Все что я помню сейчас – то, как я сидел в ней на протяжении, наверное, двух часов и благодарил бога за существование Лавенема. Я вернулся в Лондон с мыслью, что в конце концов все не так уж и плохо. Однако таблетки я не выкинул.

Было бы неправдой говорить, что в моей жизни в Вестминстере совсем не было плюсов. Во-первых, Вестминстер покровительствовал моей зарождающейся любви к викторианской архитектуре. Одним из школьных старост был Джон Хаус, который, к сожалению, умер в 2014 году. У него была незаурядная карьера арт-куратора и оксфордского профессора изящных искусств. Джон первым познакомил меня с великими викторианскими архитекторами. И вместе со своим лучшим другом Греем Уотсоном я начал путешествовать по Британии в поисках викторианских церквей.

К моему второму году в школе в Лондоне осталось всего несколько мест, где я еще не побывал. Мои архитектурные изыскания приводили меня в такие районы британских городов, о которых, я подозреваю, знали единицы из моих сверстников в Вестминстере.Большинство лучших викторианских церквей были построены как крепости, из которых можно было успешно противостоять дьявольским соблазнам, направленным на беззащитных бедняков. Во время поездок у меня было несколько инцидентов с местными подростками, которые весьма нелюбезно отнеслись к женоподобному мальчику в дорогом школьном костюме с архитектурными путеводителями наперевес. В результате этих встреч я обнаружил, что не был таким уж неспортивным. Я отлично бегал.

К окончанию школы я достаточно хорошо изучил по крайней мере дюжину британских городов. То была эпоха массового сноса домов, непригодных для жилья. Именно в 1960-х произошло неотвратимое создание городских дорожных сетей, которые отделили пешеходов от божественных созданий – автомобилей. Повсюду происходили зверские разрушения, вдохновленные властями. Они преуспели в уничтожении самой сути британских городов гораздо больше, чем люфтваффе Гитлера. И, конечно же, викторианские здания возглавляли список разрушителей, а театры были их главной целью. Помню, как лежал с тетиными друзьями на Пэлл-Мэлл, тщетно протестуя против сноса великолепного лондонского театра St James. Сохранение самых уязвимых зданий стало тогда моей пожизненной страстью.

Вторым плюсом школы были споры с моей бабушкой. Мы с Греем Уотсоном и другими школьниками с нетерпением ждали момента, когда можно будет прыгнуть в метро и оказаться на Харрингтон-роуд. Где мы ругались с соосновательницей Христианской Коммунистической партии по поводу наших правых, смехотворно неправильных политических взглядов. В тайне бабушка любила эти споры. Тогда я начал открывать для себя всю глубину этой замечательной женщины. Она делилась со мной рассказами о своем богемном гостеприимном доме в Харроу и о сестре Элле, чья грязная забегаловка для дальнобойщиков называлась Jock’s Box. Видела ли она во мне отсвет своего сына, так трагически ушедшего из жизни на заре своей юности?