Виктор Топоров - Гражданский арест. Статьи, не попавшие в Сеть (сборник)

Наша проблема как политической нации коренится в драматических событиях недавнего прошлого. Внезапный, насильственный и искусственный распад СССР прервал процесс формирования «советской нации» (новой исторической общности, как это тогда называлось), причем произошел он отнюдь не по этническим границам. Законно и естественно озабоченные судьбой наших соотечественников, оставшихся в Средней Азии, Казахстане, Прибалтике, Молдавии, Крыму и на Украине, мы вкладываем в это понятие (соотечественники) не политический, не этнический и даже не культурологический смысл: речь идет о защите русских, полу– и четвертьрусских, русскоязычных, неграждан (применительно к Латвии и Эстонии) и так далее. А для внутреннего употребления и самоидентификации изобрели неуклюжий термин «россияне». Особенно примечательна судьба полурусских-полуукраинцев, служащих одни в российской, другие в украинской армии, которые потенциально и объективно противостоят друг другу. Разговор о политической нации и, соответственно, национальной идее применительно к России и к русским затруднен и проблемой соотечественников, и общим ощущением неокончательности сложившихся после Беловежья границ; ситуация находится во взвешенном состоянии. Разумеется, не хочется и думать о войнах между бывшими союзными республиками, однако в принципе подобный поворот событий не исключен. Важнее – и куда вероятнее – другое: сильный харизматический лидер, который, будем надеяться, появится в России и поведет ее к процветанию, сможет найти ненасильственные формы и средства изменения границ (если мы продали Аляску, то почему не купить Крым или хотя бы Севастополь?) и стать индикатором процесса интеграции. Скажем, такое вполне возможно, если президентом нашей страны станет Юрий Лужков. А вот предугадать, станут ли вновь присоединившиеся территории новыми российскими губерниями или же сохранят титульно-этнические названия, невозможно; соответственно, и разговор как о составе, так и о самоидентификации будущей исторической общности пока беспредметен.

С понятием «культурная нация» все столь же драматично, но куда более определенно. Русский язык остается средством межнационального общения даже там, где его, как в Латвии, запрещают; у писателей, кинематографистов и столь популярных сегодня деятелей эстрады нет иного рынка, кроме русского (за исключением республик Средней Азии и Азербайджана, тяготеющих к тюркоязычному миру). Культурологический и языковой аспект – единственный, в котором применительно к бывшим республикам СССР уместно говорить о колониях, а есть ли это классический колониализм или «мягкий» неоколониализм, покажет время. Во всяком случае, самоидентификация в качестве людей русской культуры не ограничивается и не будет ограничиваться жителями (гражданами) нынешней РФ.

Наконец, вопрос об этнической – или, как выражаются записные патриоты, в нашем случае государствообразующей – нации. Здесь мы сталкиваемся и с русскими, оставшимися за рубежом, и с нерусскими, являющимися гражданами РФ (в том числе – в рамках этнических по названию республик, округов и районов), и с «еврейским вопросом», и со статистически огромным количеством смешанных браков. Именно применительно к этнической нации на первый план выступает самоидентификация. Не «тот, кто любит Россию, тот и русский», как предлагают просвещенные патриоты (слишком уж оно было бы хорошо), а «тот, кто считает себя русским, тот и русский».

В этой связи уместно коснуться одной частной проблемы, чуть не ставшей – по всегдашней дурости кремлевских чиновников – весьма серьезной. Речь идет об отмене «пятого пункта» в паспорте, против чего возмутились в национальных республиках. И возмутились естественно – хотя бы потому, что в конституциях многих из них записано, что президентом может стать только представитель титульной нации (другое дело, что подобное ограничение возмутительно и само по себе). Вводя «пятый пункт», Сталин предоставил каждому право записывать в паспорт любую национальность по собственному выбору и иезуитски добавил «но только по отцу или по матери». Иезуитски, но справедливо – не то бы у нас появилось множество «шотландцев», «норвежцев» и «эфиопов» (пользуясь правом на перемену имени и фамилии, люди называли себя, например, Крекинг Комбайнов или Власть Васильевна Большевистская; в тридцатые годы этот процесс принял лавинообразный характер). Подобное положение дел сохранялось по сей день – до отмены «пятого пункта» и разрешения оставлять эту графу в паспорте незаполненной (хотя сам по себе подобный пропуск достаточно красноречив). На наш взгляд, «пятый пункт» следовало бы сохранить, предоставив каждому возможность записываться по отцу или матери (как заповедал Сталин) или русским (а в национальных образованиях еще и, по желанию, представителем титульной нации). Таким образом, национальную исключительность (нерусскость) подчеркнули бы все, кому этого хочется (и кто имеет на это право), а все остальные «россияне» превратились бы в тех, кем они являются фактически, то есть в русских.

Последний вопрос, связанный с национальной идеей, заключается в ее – частичной и временной – персонификации . Французская нация связана с именами Наполеона и де Голля, американская – Джорджа Вашингтона, Авраама Линкольна и Франклина Делано Рузвельта, русская – с именем Петра Великого, советская – с именами Ленина и Сталина. Это если речь идет об ипостаси «политическая нация», но и в ипостаси «культурная нация» соответствующие ряды выстраиваются. Человек, персонифицирующий национальную идею, появляется не каждый век и не в каждой стране, но, однажды появившись, он активизирует и ускоряет процесс самопознания нации, который равнозначен национальной идее. Надо ли уточнять, что ни Анна Иоанновна, ни Павел Петрович, ни Борис Николаевич подобными персонификаторами не являются и являться не могут – отсюда и затруднения государственных разработчиков национальной идеи, отсюда и замалчивание ими этого немаловажного ее аспекта. Да и вообще – не в это бы царствование и не этого царя порученцам толковать о национальной идее!

Национальная идея не тождественна национальной гордости, хотя связаны они весьма тесно, а национальная самокритика по типу «Люблю отчизну я, но странною любовью» – это все же формула интеллигентской рефлексии. Национальная идея конструктивна и лишь во вторую очередь «духоподъемна», а национальная гордость зиждется на – личном или коллективном – самообольщении. Национальная идея различает , а национальная гордость величает и, величая, сплошь и рядом оборачивается ложными претензиями (и притязаниями). Но попытка выстроить национальную идею, полностью исключив из нее элемент национальной гордости (по подозрению в национализме или в империализме), как и произошло с горе-теоретиками придворного розлива, обречена на провал.