Светлана Беличева-Семенцева - На переломе эпох. Исповедь психолога

Многое тогда удивляло меня в этом человеке: и в углу, на стене, икона Божьей матери с зажженной лампадкой, и штудирование французского языка, и спортивный разряд по фехтованию, которым ему, к его большому сожалению, здесь не с кем было заниматься. Одним словом, то многое, что по не всегда уловимым мелочам выдает дворянское происхождение и воспитание, которое, как потом выяснилось, он получил от своих чудом уцелевших бабушек-дворянок.

«Любовь нечаянно нагрянет», – поется в песне. Так произошло и со мной. Это чувство было мучительным, хотя и небезответным. Будучи замужем и секретарем по идеологии комитета комсомола, никого сближения и двойной жизни я себе позволить не могла. Стояла дилемма – либо оставлять мужа, либо наступать на горло собственной песне. И то и другое было трудно и невозможно. Уйти от мужа удерживал страх перед общественным осуждением заводского коллектива, в котором я была на виду и должна была быть примером для всех, и мамино патриархальное воспитание, не позволяющее и помышлять о разводе. Победить, задавить в себе это, захватившее меня чувство, также было выше моих сил. Он, очевидно, понимал мои проблемы и не считал для себя возможным разрушать нашу внешне благополучную семью, предоставив мне право решения. Я металась, внешне ни дома, ни на работе не выдавая себя. Эти метания закончились тем, что он уехал, не оставив адреса, когда окончился срок его службы. Не знаю, как бы я справилась с охватившей меня тоской, если бы ни эти кандидатские экзамены и последующий после них перевод меня по ходатайству моей Подруги, которая работала в отделе пропаганды обкома комсомола, в обком комсомола на должность заведующей лекторской группой.

Нужно сказать, что должность завлекторской группой была той единственной должностью в обкоме комсомола, которая позволила мне в дальнейшем стартовать в науку психологию. Дело в том, что молодые преподаватели гуманитарных кафедр, а именно, философии, научного коммунизма и истории партии, поскольку других гуманитарных кафедр тогда не было, входили на общественных началах в лекторскую группу обкома комсомола и ездили с лекциями на ударные комсомольские стройки Тюменского севера. А ударные комсомольские стройки тогда охватывали весь Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий округа. Строились Западно-Сибирские нефтегазовые города: Урай, Кагалым, Нефтеюганск, Ноябрьск, Нижневартовск, Сургут, Надым, Уренгой, вокруг которых уже громоздились буровые, качающие нефть, по непролазным топям и таежному бурелому прокладывались дороги. И все это совершалось, в основном, руками молодых. 35-летние и 40летние ходили в авторитетных начальниках, вкалывающих не меньше своих подчиненных. Да, мне довелось наблюдать, каким титаническим и без преувеличения героическим трудом в тяжелейших природных условиях и при полном бездорожье осваивалась Западно-Сибирская нефтяная целина. Эти молодые люди так героически трудились не столько из-за корысти, хотя зарплаты на севере были действительно большими, сколько они были одержимы духом романтиков-первооткрывателей и созидателей большого государственного дела. И действительно, до сих пор, тюменские нефть и газ кормят страну, являясь основными наполнителями государственного бюджета. Нелепо и уж конечно несправедливо, что освоенная героическим трудом народа тюменская нефтегазовая целина передана в пользование олигархам, потерявшим всякое чувство меры в своем стремлении к обогащению.

Доставалось и работникам обкома комсомола. Я помню, что не успевала разобрать свою дорожную сумку, как надо было отправляться в новую командировку, на очередную новостройку, куда только самолетом можно долететь. Всякий раз, возвращаясь из командировки, я была переполнена впечатлениями от увиденного, от знакомства с этими удивительными, мужественными и неунывающими людьми, в тяжелейших погодных и природных условиях осваивающих Тюменскую нефтяную целину.

Но самое неизгладимое впечатление оставил Надым-город на полярном круге, где начинали осваиваться газовые месторождения. Собственно, города тогда еще не было, строители жили в балках, утепленных войлоком вагончиках, которые, конечно, не спасали от 40-ка градусных морозов и пронизывающего ветра. Но народ не унывал, по вечерам пели под гитару и слушали песни Высоцкого.

В одном из таких вагончиков, куда мы были приглашены в гости, светильником служил человеческий череп с лампочками в глазницах. Видя нашу оторопелость, хозяин пояснил: «Не удивляйтесь, здесь этих ископаемых хватает». Здесь в 1949 году Сталин затеял строить мертвую дорогу, которая должна была пройти по полярному кругу от Салехарда до Норильска, но успели проложить только половину, от Салехарда до Надыма. Строили вручную заключенные из числа тех, кто во время войны был в плену. Дорога потому и мертвая, что вся на костях, выжить здесь в сумасшедшие морозы без утепленной одежды и хорошего питания невозможно. Но она еще и мертвая, потому что ею так и не пользовались, только и прошел, что пробный дизель.

Трудно было переварить эту страшную информацию о бессмысленном и бесчеловечном истреблении людей, прошедших ад гитлеровских лагерей, на строительстве дороги в абсолютно безлюдном месте, где только кочевали оленьи стада ненцев и не было известно о газовых месторождениях. Такое изуверство, продемонстрированное Сталиным в послевоенное время, когда была выбита большая часть мужского населения и страна лежала в руинах, из-за одной только этой мертвой дороги нельзя назвать иначе как кровавым преступлением против человечества и страны. Но, увы, не преступником и изувером живет Сталин в памяти многих наших соотечественников, особенно из старшего поколения; его помнят как вдохновителя и организатора наших побед и на ниве индустриального строительства, и на полях сражений с фашисткой чумой. И это тоже историческая правда, и за эту правду удивительный в своей преданности отчизне русский народ готов забыть и простить вождю его кровавые преступления. Жаль, что хотя бы частичкой такого великодушия не обладают наши бывшие соотечественники: прибалты и западно-украинцы, пострадавшие в свое время от режима, а не от русских, которые выдерживали гнет этого режима значительно дольше и по времени, и по жестокости.

И не меньшее преступление – разжигать межнациональные конфликты и вражду к русскому народу за преступления режима, жертвой которого он был еще в большей степени.

Однако, несмотря на переполненность впечатлениями и на бешеный темп обкомовской жизни, все чаще начали посещать меня раздумия о моем будущем, когда рано или поздно закончится комсомольская работа. Партийная и советская работа, на которую, как правило, уходили освобожденные комсомольские работники, меня не привлекала, возвращение на инженерную должность просто пугало. И получалась, что я к 27 годам оказывалась без профессии и без будущего.