Ростислав Жуков - Падеспань

– Теперь мне кажется, что по левую, – сказал Шосс.

Мы пошли обратно, надеясь вернуться к метро и вновь начать поиски от него; не тут-то было. Станция метро исчезла, а дома на Сан Бласе были все одинаковые. Мы спросили, как пройти к метро. Нам объяснили, и мы нашли вход в метро, но это была станция не Симанкас, а Сан Блас.

В альберг, как значилось на наших тархетах, пускали до 22 часов. Дело уже подходило к 21, и хватит ли часа, чтобы найти дорогу, было неизвестно.

Конечно, в такой ситуации можно было бы проехать одну остановку на метро до Симанкас, но билеты наши кончились, а мы были столь наивны, что это явилось для нас непреодолимым препятствием; в будущем-то мы научились ездить без билетов.

– Что ж, Шосс, – сказал я, – приготовься к ночёвке на улице.

– Ну уж нет! – гневно вскричал Шосс и сам пошёл спрашивать дорогу у какой-то подвыпившей девицы.

В конце концов альберг мы нашли. У стальной входной двери толклось несколько персон, по очереди нажимавших на засаленную кнопку; внутри здания слышался страшный грохот звонка. Наконец дверь открылась, и нас впустили в альберг.

Первые впечатления.Там тоже был салон. В оранжевом полумраке стлался сигаретный дым, и множество арабов и негров смотрели укреплённый под потолком телевизор и что-то жрали. В узких тесных коридорах, и в салоне было не протолкнуться сквозь толпу здешних обитателей; стоял гвалт и неразбериха.

Пришли мы вовремя: как раз с громкими воплями дрались араб и негр, причём араб расшиб вдребезги шахматную доску о шершавую голову негра. Араб при этом что-то орал по-арабски, негр – на каком-то мумбо-юмбо. Персонал альберга с криками «¡Fuera! ¡A la calle!» 14 14 «Вон! На улицу!» всё же разнял их, и негра выгнали вон. Оставшаяся куча арабов продолжала поносить по-арабски негров, которые в ответ верещали на них, как мы догадались, всё же по-английски. Альберг при этом сотрясался от грохота звонка: выпертый на улицу негр ломился обратно.

По-испански эта публика почти не разумела. Испанцев же тут было человек пять: сегур на вахте, два работника, снабжавших население альберга какао и бокадильос в салоне и два человека персонала в комнате, называемой офисина, то есть «контора».

В офисине, где также толклось множество чего-то желающего от персонала народу, работник альберга записал в наши тархеты номера наших коек. Конечно, они оказались в разных спальнях. В офисине нам выдали одеяла, подушки, постельное бельё, рулоны туалетной бумаги и куски жёлтого хозяйственного мыла, а также, что ценно, билеты на 10 поездок в метро. Билеты мы положили в карманы, а остальное добро понесли в наши новые уютные спаленки.

Они располагались на первом этаже. Коридор первого этажа выглядел так: если, войдя в альберг с улицы, повернуть направо, то окажешься в салоне, а если повернуть от входа налево – то на вахте. На вахте стоял стол, за которым сидел сегур. Через зарешёченное окно сегур смотрел, кто там снаружи звонит в дверь. Через форточку в окне он общался со звонящим и решал, открыть ему дверь или нет.

Налево от вахты – лестница, ведущая на второй этаж альберга, направо – коридор первого этажа. По правую сторону коридора – окна и дверь, ведущая во двор. По левую сторону находились: сортир, загаженный, как на советском вокзале, там же душевые (такие же); аудиторио (комната со столами); офисина; далее – четыре спальни; в конце коридора – второй сортир с душевыми кабинками (такой же, как первый).

Позже мы узнали, что уборка помещений здесь осуществлялась силами его жильцов согласно графику.

Накануне нашего заселения в альберг на первом этаже произошёл пожар, и выгорела спальня №1 (никто не пострадал). Потолок в коридоре также был закопчён, и двое электриков-испанцев восстанавливали сгоревшую проводку.

На втором этаже, где мы позже побывали, имелись только спальни и два сортира, и больше ничего.

Спальня.Принеся своё добро в спальню, я насчитал в ней девять железных двухъярусных коек. Мест, итого, было 18. Моя койка оказалась нижней: как войдёшь – вторая налево. Она была кое-как застелена, и на ней лежали какие-то вещи: тапки, носки, записные книжки и пузырьки одеколона. Подняв матрас, я обнаружил записные книжки, носки и пузырьки также и там.

Я отправился в офисину и спросил, что делать с этой дрянью. Мне велели сбросить её на пол. Вернувшись, я так и сделал, а койку застелил своими простынями и одеялом.

Кроме коек и мусора на полу, в комнате справа от входа имелся стеллаж, на котором валялось какое-то тряпьё и пыльная обувь. Подумав, я собрал сброшенные со своей койки носки и пузырьки и сложил их туда.

В спальне народу было ещё немного: кто-то спал, кто-то входил и выходил; речь слышалась преимущественно арабская и мумбо-юмбо. Комната Шосса ничем не отличалась от моей. Место его было также нижнее, третье слева.

Сумку и рюкзак нам велели отнести в камеру хранения. Работник альберга попросил какого-то араба проводить нас, новичков, туда. В сопровождении араба мы вышли из коридора во двор альберга.

Решётка с колючей проволокой отделяла альберговский двор от улицы и от другого двора, в котором виднелись полицейские машины. Во дворе альберга росло три дерева и висело множество верёвок, на которых сушилась одежда. Отсюда можно было попасть на второй этаж альберга по пожарной лестнице, выйти же на улицу было нельзя – для этого надо было пройти через вахту и выйти там.

Вход в камеру хранения находился в углу двора, в подвале. Позже мы узнали, что в альберге воруют и отсюда, а не только из спален и с верёвок во дворе.

Любимый араб.Араб, сопровождавший нас, вдруг поинтересовался, откуда мы. С не арабами альберговские арабы говорили обычно надменно-снисходительно.

– Русские, – сказал я; араб на это никак не среагировал.

– На каких языках вы говорите? – спросил он затем.

– По-русски, по-испански и по-английски, – сказали мы.

– А я, – сказал араб, – знаю арабский, испанский, английский, французский, итальянский, немецкий и голландский. Русского, – усмехнулся он, – не знаю.

– А из какой ты страны? – спросил я.

– Марокко, – ответил араб и, указав нам вход в камеру хранения, удалился.

Араб этот, как оказалось, спал в комнате Шосса. Неизвестно, как насчёт всех перечисленных арабом языков, но английскую его речь Шосс как-то слышал – оказалось, араб действительно неплохо говорил по-английски.

Этого араба Шосс впоследствии называл не иначе, как «Мой любимый араб». Араб этот если не спал, то днём и ночью производил очень много шума: беспрестанно разговаривал, орал, пел по-арабски, слушал арабскую музыку и мешал Шоссу спать. Как его звали, я забыл. Впрочем, всех арабов зовут или Мохаммед, или Махмуд, или Абдулла.