Леонид Фуксон - Толкования

Названные пространственные архетипы являются важным художественным средством истолкования и оценки. Можно здесь лишь схематично указать на некоторые возможности такой художественно-топологической интерпретации и оценки реальности.

Если образ дома призван показывать ошибочность пути, то возникает тип героя-бродяги – блудного сына, ушедшего от истинных ценностей ради ложных, а затем – понявшего их и раскаявшегося. На «домашнем» горизонте автора такого типа произведения выявляется авантюризм персонажа: «Мальчики» Чехова, «Возвращение» А. Платонова и т.п.

Если образ пути, напротив, выявляет ложность домоседства, то возникает картина жизни как застоя. Например, гоголевские помещики, по поводу которых Ю. М. Лотман писал об эквивалентности ненаправленности пространства и бесцельности существования в «Мертвых душах». Здесь домосед-персонаж появляется на «далевом» горизонте автора. Или рассказ Чехова «Учитель словесности» и др.

«Предельные» типы персонажей пути и дома – Мельмот Скиталец, Чацкий (комические варианты – Чичиков, Остап Бендер) и, с другой стороны, Илья Ильич Обломов.

Путь существует в основных своих четырех модусах (с различными ценностными акцентами). Во-первых, это направление вперед , примером чего могут быть «Хожение за три моря» Афанасия Никитина или роман о капитане Гаттерасе Жюля Верна. Вектор назад порождает сюжеты возвращения. Можно вспомнить новеллу «Возвращение» Мопассана, в которой топологический переход от «там» к «тут» разработан психологически как преодоление чуждости забвения. Два противоположных направления пути демонстрирует гомеровский эпос: из дома и домой. Само название «Илиады» определяет имя города, куда плывут греческие корабли. Направление же пути Одиссея задает ценность дома и страдание от пути. Все приключения носят здесь вынужденный характер. М. Маклюэн цитирует Ван Гронингена: «Одиссей нигде не предстает искателем приключений… Совсем наоборот. Он хочет всего лишь вернуться назад… Бесконечное странствие означает для него бедствие и злоключение; возвращение домой – счастье и покой» (М. Маклюэн. Галактика Гутенберга. М., 2013. С. 116). Путь может вести вверх или вниз . Например, в вертикально устроенном мире «Божественной комедии» спуск в Ад сменяется восхождением на гору Чистилища, а затем – вознесением на небо. Гибнет, летя к солнцу, Икар, герой «Метаморфоз» Овидия. Возвышение может означать строительство (в том числе – карьеры) и т.п. Направление пути вниз может быть падением, спуском, погружением – с различными ценностными акцентами. Особый, «оксюморонный», трагический, вариант – повесть Платонова «Котлован». Названные четыре модуса пути, можно сказать, являются пространственными координатами множества различных сюжетов. Правда, возможен еще образ некоего блуждания как «дорога никуда», потеря пути, сбивание с пути. При этом как раз человек ощущает свою потерянность, растворенность в мире. Так что нечто третье (вне дома либо пути) для построения художественного образа человека невозможно. Такая ситуация ставит человека на границу самого человеческого. «Бесы» Пушкина – образ бездорожья, напоминающий о дороге. Есть и бездомность, напоминающая о доме (Оливер Твист). Пример подобного рода «отрицательного пространства» будет рассмотрен в конце статьи.

Дом – пребывающий в покое мир, космос, отграниченный от хаоса. Он не открывается, так как является уже совершенно открытым для обитателя целым, всем миром и, одновременно, совершенно закрытым для всего неупорядоченного (= чуждого). Дом – это пространственная человекоразмерная форма покоя освоенного существования «в себе», в своем мире; Путь – это пространственная человекоразмерная форма открытия чужого (= странного) – это странничество, то есть движение «в сторону», «выход из себя». (Выражение же «родная сторонка» как раз схватывает удаленность от дома, вынужденную отстраненность).

В образе пути пространство сближается с линейным временем с акцентом на будущем, откуда «светит» смысл, но за счет настоящего, которое постоянно преодолевается. В образе дома, напротив, пространство как бы «примиряет» различные аспекты времени. Дом учреждает устойчивость бытия. Поэтому домашняя жизнь идет по кругу циклического времени.

Сами по себе дом и путь ни позитивны, ни отрицательны, однако они несут в себе все ценностные возможности, и реализация того или иного варианта мира, в котором видит себя человеческое существо, есть вместе с тем непременно ценностный горизонт. Отношение героя к миру всегда топологически конкретно и оценочно, как и положение его в мире, определенное автором. Следует специально заметить, что в действительности пространственные архетипы именно не «сами по себе», таковыми они могут быть даны лишь теоретической рефлексии.

Думается, что абсолютный отказ от одного из таких пространственных архетипов ведет к нарушению топологического равновесия человеческого существования.

Как полное отрицание открытости мира ведет к своего рода замурованности бытия, порождающей художественные образы Скупого рыцаря, Кощея Бессмертного и т.п. (бытие как владение, имущество), так и абсолютное отвержение интимного, сокровенного аспекта бытия ведет к эрозии жизни, к фигурам типа Летучего Голландца, которому дьявол послал попутный ветер, превратившийся в вечную невозможность пристать к берегу, либо «вечного жида» Агасфера, вынужденного скитаться до второго пришествия.

Мир человека и открывается, и закрывается одновременно. Мир ограждается как родной и обживается, сохраняя святость той территории, единственной точки в пространстве, где тебя всегда ждут. Но мир, вместе с тем, и открывается, когда человек отправляется на свой страх и риск на поиск смысла именно своей жизни; когда он хочет стать самим собой, а не представителем лишь рода, семьи. Это момент отрыва я от мы : «Дубовый листок оторвался от ветки родимой…».

И каждый раз в момент огораживания либо, наоборот, распахивания мира осуществляется акт ценностного предпочтения. (Причем художественное произведение обнаруживает два таких акта, принадлежащих герою и автору). Это может быть, скажем, успокоением на найденном счастье. По сути дом – искусственное продолжение любовного объятия, отгораживание интимной территории, и, одновременно, крепость по отношению ко всему чужому; само отгораживание, постройка дома есть возведение границы своего и чужого. Внутри этого построенного, возведенного объятия находится все любимое, снаружи – все безразличное или даже враждебное. В размыкании же мира осуществляется выход на простор поиска, где можно надеяться лишь на себя самого, но именно поэтому такое размыкание дает возможность обретения себя, становления собой (в отрицательном варианте – наоборот – потери себя).