Александр Сапа - Женские образы в творчестве Валентина Распутина

«Прожила Агафья после этого без одного года двадцать лет». Скончалась она со спокойным лицом, ночью в постели.

Перед нами прошла суровая, аскетичная жизнь Агафьи. Её подвижнический труд, любовь к родной земле, к каждой кочке и каждой травинке, возведение «хоромины» на новом месте – всё это роднит рассказ о жизни сибирской крестьянки с житием. Есть в рассказе и чудо, как и положено в житие: несмотря на «надсаду», Агафья, построив избу, проживёт в ней 19 лет, то есть будет вознаграждена долголетием. Да и изба, поставленная её руками, после смерти Агафьи будет, как живая, стоять на берегу, будет долгие годы хранить устои вековой крестьянской жизни.

У Распутина нет ничего случайного. Далеко не случайно и имя главной героини (П.Флоренский утверждает, что в литературном творчестве «тема личности даётся именем» [60, с.209]). Имя Агафья переводится с древнегреческого «добрая», «хорошая», но характер этой женщины отнюдь не такой мягкий. По утверждению Бориса Хигера, автора «Энциклопедии имён» [М.: Яуза: ЭКСМО-пресс, 2000, с.248], Агафья достаточно настойчива, тверда в желаниях, не любит плакать и жаловаться на свою жизнь, стремится к независимости. Все Агафьи отличаются любовью к собственному очагу, стремлением обустроить дом.

Умерла Агафья. «Изба осталась сиротой», но «держала достоинство», «стояла высоконько и подобрано, призывом к созиданию, спасенью, приводила в состояние необходимой задумчивости».

Начав рассказывать об избе как реальном жилище конкретной женщины, Распутин понемногу и естественно всё более превращает её в символический образ, своего рода воплощение «крестьянского космоса». Нечто подобное происходит параллельно с образом хозяйки избы Агафьи. Умирает хозяйка – и универсум пустеет без Человека. Но одновременно этот символический универсум – всё та же, реальная, теперь обезлюдевшая, простая деревенская изба. Отныне ей предстоит существовать самостоятельно, т.е. стать, по сути, живым существом, которое само должно позаботиться о себе. И не случайно, повествуя об избе, автор использует глаголы, которые больше применимы в рассказе о человеке: изба постарела, осиротела , скинула с себя смертный вид. Она очень похожа на свою хозяйку, такую же крепкую и несгибаемую: изба «не дала выхлестать стёкла, выломать палисадник с рябиной и черёмухой, просторная ограда не зарастала крапивой, лепили ласточки гнёзда по застрехам…» Может быть, поэтому изба среди окрестных жителей считается местом сверхъестественным: «Считается, что за избой доглядывает сама хозяйка, старуха Агафья, что это она и не позволила никому надолго поселиться в своей хоромине…» Изба действительно неоднократно как бы «удаляет» чужаков, пытавшихся в ней поселиться. В конце концов Агафьина изба остаётся вроде бы пустой. Вроде бы. «Если же кто из приходивших заглядывал в избу, то замечал, что изба прибрана, догляд за ней есть». Интересно, что к избе Агафьи заходили по теплу старухи (как к Дарье в «Прощании с Матёрой»), «усаживались на низкую… чурку и сразу оказывались в другом мире».

Как в сказке, после смерти Агафьи изба продолжает их общую жизнь. Не рвется кровная связь избы и Агафьи, ее «выносившей», напоминая людям и по сей день о силе, упорстве крестьянской породы. Это напоминание и есть главная тема рассказа, укрупнённая кольцевой композицией.

«Избу» Распутина читать можно по-разному, по-всякому, – приглашает к размышлению читателя В.Ганичев. – Можно просто восхищаться его неподражаемым умением обращаться со словом. В рассказе, как на ковре, – нитка к нитке, и вот уже видны очертания человека, главной героини Агафьи, вот высвечиваются окружающие ее поля, деревья, леса, Ангара.

Еще нитка к нитке, слово к слову, и человек открыл глаза, подставил себя ветру, развернулся в движении и он уже перед вами, необычен, запоминается, он уже в памяти навсегда.

Но если почитать его, вдумываясь в события, прислушиваясь к шуму и скрежету времени, то, вглядевшись в этих усталых и непрерывно поднимающих тяжести людей, вдруг ощущаешь, как устал мир, как устал русский мир нести на своих плечах тяжесть планеты Земля. И как-то не хватает совести читать этот рассказ для наслаждения, для удовлетворения своих эстетических потребностей, для создания настроения элегического. И подтянешь к себе книгу поближе, перевернешь страницу назад, задумаешься и ощутишь великую суету времени, которая преобразовалась в тоску, грусть и беду. Понимаешь еще, что каждый гвоздик устал физически. Но растет вопреки Времени Изба, не уходит со сцены жизни Агафья (почти вечная) не старуха, но и не молодица. Раньше русская женщина останавливала коня на скаку, шагала в горящую избу, а ныне вопреки логике, смыслу сегодняшней жизни, физической своей немощи строит Избу. Строит, строит, строит. И все надежно, все просто. Все уже почти былина.

Но в памяти встают опустелые цеха заводов, сгоревшие казармы, заброшенная целина, превращенные в склады птицекомплексы, заржавевшие и погибшие подлодки. Для чего строили? Но тут же и не соглашаюсь. Ведь оживет завод, заколосится пашня, вспомнят Микулу Селяниновича, Мамонтова, транссибовцев, Стаханова, Валю Гаганову, бамовцев! Ведь работали они не за страх, а за совесть и за надежду жить хорошо, для потомков. А непутевость-то она у нас, у русских, бывает. Надо ее изживать, конечно. Но избу строить, строить, за нас никто ее не построит…» [7, с. 12-13].

Заканчивая размышления о распутинских старухах, ещё раз возвратимся к душе русского человека, которая открылась Валентину Распутину как трепетная, отзывчивая, порывистая, открытая, прошедшая через многие испытания, который ей подбрасывал XX век.

Но вопреки всему «душа русского человека жива. Она высвечивается в жертвенном стоянии тружениц исчезающей Матёры, в их бесстрашном порыве сберечь человеческое гнездовище, в покинувшей жизнь Настёне и не заработавшей мучениями счастье, в том иррациональном, созидательном порыве строящей избу Агафьи. У всех его незаметных, негромких героинь душа беспокойна и совестлива, их тревожит, что совесть «истончается» в людях. Оттого-то книги Распутина не успокоительное чтение, а скорее место для размышления и суда над собой, над душой своей» [7, с. 13].

2.3. Образ женщины «на перепутье» в произведениях В.Распутина

2.3.1. Ещё одна старуха

(Образ Пашуты в рассказе В.Распутина «В ту же землю…»)

В 1997 году в интервью журналу «Литература в школе» (№ 2, с.61-62), отвечая на вопрос главного редактора Н.Л. Крупиной «Чем дороги вам ваши старухи? Что станет с нами, когда их не станет?», Валентин Распутин ответил: «Старухи-то никуда не денутся, они, сменяя друг друга, будут всегда, но вот вопрос: какие старухи? Моя Анна говорит о себе Миронихе: «Мы с тобой, однако, две последние старинные старухи на свете остались. После нас и старухи другие пойдут…» И вот они пришли, новые старухи, не ведающие старину, обычаев, не знающие народных песен, сказок… Говорится это не в осуждение им, а с болью за засыхание поэзии и узорчатости национальной жизни… грустно видеть стариков, только угнетённых жизнью, но не украшенных тайной глубинного её знания, несущих за плечами лишь свой собственный опыт, не наследовав опыта народного». Почти такая старуха Пашутаявляется главной героиней рассказаВ.Распутина «В ту же землю…» (1995 ). Это как раз тот образ, который Н.Старыгина называет «женщиной на перепутье».