Коллектив авторов - Методология исследования политического: основные подходы и направления

Согласно той же аналогии, Иван IV Грозный, благодаря которому политическая доктрина самодержавной соборности приобрела процессуальный характер, не пустив в Россию на институциональном уровне абсолютизм, получил на Западе прозвище «Ужасного» ( Terible ). Ученый люд романо-германской цивилизации предпочел умолчать о том, против кого была направлена «гроза» государевой власти, выставив царя неким безумцем. Ведь тогда бы пришлось говорить о политической власти России в контексте ее борьбы с непримиримой оппозицией, опирающейся на совершенно иной набор ценностей и целей, нежели тот, что был на вооружении господствующей политической силы. В первую очередь здесь речь пошла бы о политическом движении, проникшем на территорию Россию с Запада, создавшем так называемое «Новое учение» и стремящемся через него изнутри уничтожить последнее православное государство. Одновременно был бы поднят вопрос о «нестяжателях», решивших отказаться от всякой политической борьбы с враждебными православной государственности религиозно-политическими теориями и равнодушно взирающих на выгодную всем соседним державам гибель последнего суверенного оплота мирового православия. Заодно с этим пришлось бы решать важную проблему борьбы центральной власти с крупными феодалами типа Андрея Курбского, мечтающими (пусть даже ценой государственной измены) вернуться к удельно-княжеским порядкам и «распилить» собранную воедино Россию на удельные княжества.

Не обошлось бы и без серьезного анализа тяжелейшей Ливонской войны, которую вела Россия на трех фронтах (с протестантами, католиками и мусульманами), с честью ее выдержала, доказав свою социально-политическую жизнеспособность в качестве великой и самобытной державы мирового уровня. Причем непременно пришлось бы указать, что если бы власти не довелось воевать с оппозицией, откровенно предававшей государственные интересы ради реализации своих политических чаяний, то результаты войны могли быть куда более выгодными не только для России, но и для православных народов Белоруссии и Украины, томившихся под властью католической Литвы и Польши.

Сделав из самодержавно-соборной России политического монстра, ее стали подавать широким массам как неэффективное, отсталое государство [2], несмотря на то, что она «последние шесть веков, в отличие от остальных континентальных европейских стран, была максимально самостоятельной и свободной (кроме краткосрочных эпизодов)» [3].

По той же причине в качестве «вопиющего» зла, якобы порожденного «больной» политической культурой славяно-православной цивилизации, стал выставляться румынский воевода Дракула, хотя сохранившееся его жизнеописание, составленное приблизительно пятьсот лет назад, никак не вяжется с тем образом, что предлагает нам Запад. Пресловутое безумство православных правителей обязано было играть роль «злой» альтернативы «разумному» Западу и тем самым оправдывать его право навязывать России и всему восточно-христианскому миру новый порядок, а вместе с ним новую политическую культуру и новый язык мышления. Ведь, научившись говорить и думать на языке иного мира, отечественная наука перестает быть носительницей собственной духовной культуры. Она начинает питаться (точнее уже питается) тем, что ей «скармливает» Запад, не допускающий здесь никакого демократического (плюралистического) подхода, который ему совершенно не нужен и даже опасен, поскольку мешает поддерживать растущую веру широких масс в его право быть единственным лидером мирового сообщества. И политическая наука здесь занимает далеко не последнее место. Ведь, изучая вопросы власти и управления, она в той или иной степени использует западный научный и политический дискурс, следовательно, работает в категориях не своего (национального), а чужого строя мышления. Так через прозападный научный дискурс Россия постепенно превращается в придаток романо-германского мира, безропотно соглашаясь занять отведенное ей место вечно «догоняющего» элемента, своеобразного пожизненного «подмастерья» у маститых мастеров спонтанной модернизации, сумевших утвердить как научный факт в рамках своего социума доминирование прогрессивной « Y -матрицы» [4]. Определив выше изложенное в качестве основы методологического осмысления политического, перейдем к решению, поставленной перед нами задачи, начав, как уже было заявлено, с лингвистической составляющей. На что здесь в первую очередь приходится обращать внимание? Это наличие смыслового контекста. Он, как известно, в зависимости от норм того или иного языка может быть совершенно разным. Скажем, если в контексте французского языка понятия «la politique» и «le politique» способны выступать в роли самостоятельных терминов, означающих «политику» и «политическое», то в русском языке политическое как прилагательное не может существовать само по себе и играть роль существительного, отвечая на вопрос «что?». Политическое у нас всегда отвечало на вопрос «какое?». Русскоязычный политолог, следующий правилам языка титульной нации и ее речевой культуры, способен использовать только такие понятия как: «политическое участие», «политическое сознание», «политическое развитие», а также «политическая идеология», «политическая власть» и другие. А строить предложение, говоря о том, что у нас нет политического или оно есть, также нелепо как, скажем, рассуждать о появлении некоего властного, ибо невольно возникает вопрос о том, чего именно.

Представляется, что в рамках русского языка наиболее удобной для научного осмысления данного термина будет его трактовка как «политическое явление». Внедрение такого понятия не станет противоречить уже устоявшемуся пониманию политики, поскольку уже давно сложилась традиция рассматривать политику именно как общественное явление, без работы (деятельности) которого жизнь любого социума не может не только слаженно функционировать, но и вообще существовать. Не секрет, что в основе политики как самого интенсивного вида социальной деятельности лежит идеология. Именно она определяет необходимый набор тех или иных ценностей и целей, принимаемых или отвергаемых двумя главными антиподами социальной жизни – властью и оппозицией. Она же заставляет их бороться за политическую власть с целью ее захвата или удержания, чтобы через посредство власти, опираясь на монопольное право распоряжаться ее ресурсами, можно было бы утвердить в обществе необходимые идеалы и вектор дальнейшего социального развития.

Такой методологический прием лингвистической интерпретации вполне согласуется с позицией весьма известных зарубежных аналитиков, решивших заняться изучением смыслового содержания политического. В частности, Шанталь Муфф, прорабатывая эту тему, справедливо отметил, что дистинкция подобного рода не просто открывает новые пути в осмыслении политики как общественного явления. Она также способна предложить два важных подхода: политический и политико-теоретический. Оба подхода позволяют через социально-философское изучение проанализировать специфику политического и понять его сущность, то есть онтологический аспект политики, в рамках которого исследуется все, что имеет отношение к тому, как существует политическая система общества. Причем, подобный подход не исключает возможности значительных расхождений в понимании того, что следует включать в понятие политическое.