Наталья Кулибина - Зачем, что и как читать на уроке? Художественный текст при изучении русского языка как иностранного

Общая для участников коммуникативного акта эксплицитно выраженная информация – это прежде всего единый код, которым они пользуются, т. е. сам язык. Автор использует языковые средства в соответствии с их общепринятыми в данном этнолингвосоциокультурном сообществе значениями, либо модифицирует их по существующим в данном языке правилам (например, создает неологизмы).

Помимо этого в тексте эксплицитное выражение с той или иной степенью полноты (от краткого упоминания до пространного описания) получают элементы (артефакты) общей для автора и читателя культуры (культуры, описываемой языком).

Однако, выстраивая текст, автор, как правило, включает в него не все, что необходимо для понимания текста: он опускает многое из того (и прежде всего из сферы культуры), что полагает известным читателю (в противном случае тексты были бы бесконечными), оставляя различного рода знаки для читателя, когда и что ему необходимо «вспомнить».

Таким образом, текст без читателя, вернее, вне восприятия читателем неполон, ущербен. Реально он существует только в процессе его восприятия, при реконструкции той части его содержания, которая прямо в тексте не выражена, а предполагается известной читателю и привносится им в собственную «проекцию текста» [4] Проекция текста, по Н.А.Рубакину, это результат восприятия текста читателем [Рубакин, 1977: 55–59]. (термин Н.А.Рубакина).

Именно в этом смысле можно говорить о диалогичности процесса восприятия текста, о тексте как составной части акта коммуникации, т. е. о коммуникативной природе художественного текста.

Коммуникативная направленность художественного текста предполагает такую его характеристику, как ориентированность на определенный тип читателя.

Публикуя свое произведение, писатель адресует его всем потенциальным читателям. Однако каждый на собственном опыте знает, сколь избирательно человеческое сознание в выборе книги для чтения: не для работы или обучения, а для чтения ради удовольствия.

Вопрос о том, как и какие книги находят наиболее «благоприятный отклик» в тех или иных общественных группах, волновал еще Н.А.Рубакина, создателя библиопсихологии (как науки о восприятии и распространении книг), который призывал исследовать взаимодействие книги и читателя с учетом конкретных условий – политических, экономических и психологических [Рубакин, 1977].

В любом тексте (а тем более в художественном, с его максимально возможной, не стесненной рамками функционального речевого стиля, как в научном или деловом, свободой выражения) находят отражение все стороны личности писателя. Это является результатом как его сознательных усилий, так и подсознательных действий. По словам Ю.Н.Караулова, «за каждым текстом стоит языковая личность, владеющая системой языка» [Караулов, 1987: 8].

Н.А.Рубакин считал возможным выявление в тексте присущих автору «характера, темперамента, типа, склада ума и мышления, преобладающих эмоций, наклонности и активности или пассивности» [Рубакин, 1977: 204] и вполне разделял гипотезу Э.Геннекена о психическом сходстве читателя и писателя [5] Автор гипотезы дал ей следующую формулировку: «Почитатели произведения обладают душевной организацией, аналогичной организации художника, и если последняя благодаря анализу уже известна, то будет законным приписать почитателям произведения те самые способности, те недостатки, крайности и вообще все те выдающиеся черты, которые входят в состав организации художника» (Геннекен, 1892: 76; Белянин, 2000: 212). , т. е. утверждал, что читатель по своим психологическим характеристикам похож на писателя, книги которого ему нравятся [Белянин, 2000].

Мы говорим о том, что нас интересуют темы, которые тот или иной писатель выбирает для своих произведений, проблемы, которые в них ставятся, манера (стиль, язык) изложения того и другого и т. п. – все это не что иное как наша реакция на близкий, родственный нам психологический тип писателя, схожий с нашим взгляд на мир и его оценку.

Происходит то, что можно назвать «обращенностью текста» [Брудный, 1998: 145]: текст находит своего читателя [Белянин, 2000: 210]. Именно в этом смысле следует понимать слова об ориентированности текста на определенный тип читателя.

Учет этого обстоятельства особенно важен для языкового учебного процесса в связи с выбором художественного текста для урока. Любой преподаватель не раз убеждался на практике, что удачно выбранный текст существенно облегчает работу над ним прежде всего за счет того, что она проходит на «приподнятом» эмоциональном фоне. Однако при отборе текста для урока эта его характеристика учитывалась скорее интуитивно (см. об этом п. 3.2. в разделе 3).

С несколько иной позиции рассматривает феномен предназначенности текста для определенного читателя Ю.М.Лотман. По его мнению, это определяется «характером памяти», необходимой для понимания текста. «Реконструируя тип “общей памяти” для текста и его получателей, мы обнаружим скрытый в тексте “ образ аудитории ”. <���…> Этот образ активно воздействует на реальную аудиторию, перестраивая ее по своему подобию. Личность получателя текста <���…> способна “настраиваться по тексту”. Со своей стороны, и образ аудитории <���…> содержится в тексте как некоторая мерцающая позиция … В результате между текстом и аудиторией происходит сложная игра позициями» [Лотман, 1999: 88].

Нам представляется весьма важной для лингводидактической практики мысль Ю.М.Лотмана о возможности активного воздействия текста на читателя, перестраивания его. Более детально этот вопрос будет рассмотрен во втором разделе.

Вместе с тем, вопрос о необходимости наличия «общей памяти» у текста и его читателя имеет еще один аспект.

Казалось бы, из сказанного можно сделать следующий вывод: с уходом (так сказать, с исторической сцены) поколения читателей-современников, на чей объем памяти ориентировался автор, текст неизбежно должен терять информативность, актуальность и значимость. Но так происходит не со всеми текстами. Тексты, сохраняющие «культурную активность», обнаруживают способность «накапливать информацию, т. е способность памяти. Ныне “Гамлет” – это не только текст Шекспира, но и память обо всех интерпретациях этого произведения, и, более того, память о тех вне текста находящихся исторических событиях, с которыми текст Шекспира может вызывать ассоциации. Мы можем забыть то, что знал Шекспир и его зрители, но мы не можем забыть то, что мы узнали после них. А это придает тексту новые смыслы » [Лотман, 1999: 22].