Журнал «Знание-сила» - Знание-сила 1998 № 06(852)

Самостоятельно регулировать собственную температуру во время цветения способен австралийский лотос, произрастающий в прибрежных акваториях. Его цветение продолжается всего четыре дня. Разогревая себя до температура 30 градусов, лотос начинает выделять сильное ароматическое вещество, которое привлекает насекомых, опыляющих лотос.

Тепло цветка, в свою очередь, чрезвычайно помогает и насекомым, полагают ботаники Роджер Сеймур и Пол Моутен из университета австралийского города Аделаида. Насекомые отдыхают внутри цветка, вдоволь насыщаясь нектаром, нередко размножаются там и готовятся к новым «вылетам». А для совершения длительных перелетов жукам, в частности, необходимо разогреть «мускулы». По прошествии четырех дней цветения насекомые, по всей видимости, с большой неохотой покидают уютную обитель.

Юрий Лексин

Когда-то я встречал таких людей во множестве - в Сибири, в тайге, на нашем Севере. Да и в Москве их было легко отличить, вернувшихся: волчиный взгляд с напряженным спокойствием, несуетливость движений - руки вообще были для них как бы лишними, да и зачем они здесь, в городе, только если случится бить. И еще полное отсутствие самоиронии, как и положено человеку, знающему, что такое настоящая жизнь: переночевать в снегу, разжечь огонь ничем, не подохнуть с голоду без ружья и ножа, если рядом хоть что-то шевелится съедобное. К науке они, конечно, не имели никакого отношения, разве что к науке выживания. Но ведь это не наука — так, хорошо развитый инстинкт, дар природы.

А тут, напротив меня, сидел молодой интеллигент — кандидат биологических наук, ихтиолог, сотрудник Института биологии развития имени Н.К.Кольцова; ленки, гольцы — это его рыбки, его интерес, похоже, его жизнь даже — Сергей Сергеевич Алексеев. И все он умел и знал, что умели и знали те, но ни намека на волчиный взгляд. Напряженное спокойствие, правда, было, но руки совсем не лишние, а главное, ирония. Она ведь или есть, или нет ее. А если есть, значит, нет у человека звериной уверенности в том, что делает он все и вообще живет совершенно правильно.

— Конечно, — улыбался Сережа, — работы эти можно бы делать в десять раз быстрее и легче. Но стоимость одного вертолетного часа сейчас сопоставима со стоимостью всей моей экспедиции. Я достиг, — с усмешкой подбирал он слова самого невысокого штиля, — довольно больших высот в том, чтобы за относительно небольшие деньги — хотя для нас и они приличные — получать материал из очень труднодоступных мест. Работаем втроем, иногда даже вдвоем. Нести надо все на себе — лодку, сети, пробирки. Кроме того, еда, палатки, спальники... Голец Забайкалья — по-местному, по- эвенкийски, даватчан — уже с восемьдесят третьего года как в Красной книге, и я поставил себе за правило фиксировать и привозить в Москву всех пойманных рыб. Озера труднодоступные, так что в ближайшие десятки лет, думаю, туда, кроме меня, никто не попадет. Мы собираем коллекции, и весь материал надо вынести на себе, а после обработки передать в музей. Значит, добавляется еще и формалин, а на обратном пути — коллекции.

Апофеозом был наш последний поход в прошлом году, когда мы остались вдвоем с моим напарником Виталием Самусенком и груза на каждого стало в полтора раза больше. Скинуть-то мало что можно, разве еды чуть поменьше. А это было далекое озеро — километрах в сорока. и очень труднодоступное. Поэтому и гольца там оказалось много. В том числе были и крупные, а они много тяжелей. Вместо одного крупного можно взять пятьдесят карликов — по весу то же самое.

И осталось очень мало времени. Выходило два е половиной дня до озера, дня три обратно и полтора-два дня работы.

Конечно, это был кошмар. Мы были без проводника и дороги не знали. Пришлось плутать. При переходе через реку моего напарника смыло, понесло, потащило по камням. Он чуть не утонул.

Кое-как мы добрались до озера. А там ни леса, ни деревца. Высокогорье. Сурово. Жили двое суток на камнях, работали с утра до ночи. Но материал собрали. К тому, что было, прибавилось еще килограммов двадцать пять. Обратно мы еле ползли. Но выползли.

Сергей умолкает. Я ни о чем не спрашиваю. Трудно достаются материалы для музеев. Поэтому и ходят в них потом столетиями. Да нет, не поэтому. Я листаю пухлый альбом Сергея с красивыми рыбами. Если бы не такие экспедиции, их никому бы не увидеть. Но ведь не в одной красоте дело.

С Сергеем меня познакомил его старший коллега, Михаил Валентинович Мина, он и сидит с нами.

— Очень многие занимаются гольцами, — говорит он. — В Америке, Канаде, Скандинавии, Японии. А несколько лет назад начали очень сильно работать в Исландии. В одном из озер там нашли четыре формы этих рыб. Шум сейчас стоит жуткий. Уже написали книгу, доклады идут косяком, ихтиологи там буквально пасутся. Так вот, таких озер в Забайкалье, |де шастает Сережа, великое множество... Это, как скажем, Галапагосские острова или озеро Виктория, естественная природная лаборатория для исследования эволюции. Но работать там сложно. Как бы там работал нормальный исследователь? Конечно, с вертолетом. А Сергею и его напарникам лишь изредка удается попасть куда-то на вездеходе, а так полста километров для них не крюк, могут сбегать к какому-то озеру и вернуться. И все это по осыпям, россыпям, через речки. Нормальный человек так уже не работает. По большому счету работать так глупо с точки зрения нормальной логики.

Ненормальный, глупо работающий Сережа не возражает. Потому что это не спор. Не о чем спорить, если есть единственный вариант работы — глупый. Но не работать еще глупей.

— Но денег у нас нет, — продолжает Мина. — И вот находятся Ермаки Тимофеичи, которые делают все это пешим ходом — с риском, с медведями... Как хочешь, так и оценивай. Можно сказать— глупость, а можно сказать — подвижничество во имя науки в наших тяжких условиях переходного периода, конца которому не видно. И очень это интересный аспект. Расскажи, Сереж, как ты ленков ловил. На Ундюлюнге.

— Про ленков, — тихим голосом объявляет Сережа, немного смущенный, потому что не очень понятно, что хуже — просто глупость или глупость подвижничества в этот самый «переходный период», который сам по себе достаточно глуп, если по нормальной логике.

— Ленками я занимаюсь большую часть своей сознательной жизни, — говорит он строго. Но тут же не выдерживает этого тона. — Замечательные были годы! И экспедиции замечательные! Курсовая, начиная со второго курса, диплом, диссертация. Я всю Сибирь объехал, весь Дальний Восток. Бывало, в один год в четырех разных местах Ну и Ундюлюнг. Это приток Лены в районе Полярного круга. Была информация: там ловили необычную форму ленка. В устье его не было, и я пошел вверх по одному из притоков. Километров шестьдесят там, два с половиной дня ходу. Один пошел. И палатку даже не взял, полегче так. Да еще антикомариные средства кончились, а якутский комар кошмарный Лодку, конечно, взял. Но большую мы с собой не таскаем — тяжело, эта маленькая спасательная — авиационная, килограмма полтора в ней. Мы ее к тому времени уже изрядно уработали. Она вообще одноразовая. Это если при аварии летчик на воду упадет, чтоб ему только продержаться до того, как его выловят. А мы на ней уже все лето проплавали. Когда потом поехали на Алтай, она у нас протыкалась только от того, что обопрешься на нее. Я там раздевался догола, садился в нее, напарник мой — не дай Бог дотронуться до лодки! — подмышки завозил меня вместе с ней в воду, я быстро плыл, оттягивал конец сети, за это время вода набиралась мне по пояс, я быстро плыл обратно, и напарник меня вынимал из нее тем же способом, как и завозил.