Журнал «Знание-сила» - Знание-сила 1998 № 06(852)

— Чтоб легче идти, я с собой почти ничего не взял, только сетку и немножко еды. Ружья у меня не было. Еще со мной была собака. Хоть и моя, но я не склонен преувеличивать ее мыслительные способности. Не очень, скажем, умная.

Остановиться я знал, где. На конце озера Леприндокан, мы же тут работали еще в семидесятых, стоял небольшой геологический поселок. Все дома потом вывезли, но одно, самое большое и непригодное для жизни зимовье, там когда-то располагалась лаборатория, оно осталось. В нем останавливались рыбаки, охотники. Там я и хотел переночевать, а с утра заняться рыбалкой.

К зимовью я подошел уже вечером. Стоял небольшой туманчик. Собака моя убежала куда-то вперед, я слышал, как она начала гавкать, но мало ли почему лает собака.

Зимовье стоит на пригорке, возвышается над озером, и я поднимался к нему снизу. Слава Богу, целое. Значит, можно высохнуть и согреться, а значит, пораньше встать. И картина знакомая. Рядом с зимовьем, как у нас всегда водится, куча старых консервных банок. Все, как положено.

И тут я вижу, в куче банок роется небольшой, на мое счастье, медведь. Когда он вставал на задние лапы, то был немного выше меня. Но это мне еще предстояло узнать. И собака моя возле него лает, а он на нее особо внимания не обращает.

Вход в зимовье он мне перекрыл. Стою я весь мокрый, вечер уже холодный. Очень я рассчитывал переночевать и обсушиться.

Недолго думая и тоже не от большого ума, я решил его оттуда прогнать. Надрал бересты, поджег ее и потихоньку пошел к куче, чтоб отпугнуть и прогнать его, поскольку в прямое единоборство с медведями я до тех пор не вступал и находился в плену представлений, что они боятся огня. Как только я вступил в поле его видимости, он развернулся и бросился сверху в мою сторону. Непонятно, на меня ли он двигался или за собакой, но собака бежала ко мне, так что и он летел на меня. В двух метрах собака отвернула в кусты, а он — нет.

С собой у меня был нож, но уж никак не для борьбы с медведями. Шкерочный нож, или камбалка — специально для работы с рыбой, широкий с тупым концом. Таким пользуются на рыбзаводах, его все время подтачивают, он становится все тоньше, тоньше и, когда превращается в серпик, его выбрасывают и берут новый.

Говорят, в таких случаях просыпается какая-то сообразительность и ловкость, люди взлетают на верхушки деревьев. Не знаю, но ничего подобного во мне не проснулось. Там, правда, и деревьев-то таких не было, куда бы взлететь. Единственное, что я успел и смог сделать, я выставил свой ножичек вперед, а левой рукой прикрылся. Медведь схватил ее и начал грызть. Я был совершенно уверен, что слышу хруст костей. Я же упер ему свой нож в шею, но пропороть ее, конечно, не мог.

Так мы с ним и боролись. Он кусал меня за руки. Особенно старательно он грыз левую, мочалил и мочалил ее, а правой я все-таки как-то удерживал его на своем ножичке.

Похоже, у него тоже неважно было с опытом единоборства, иначе бы все закончилось очень быстро и уж не в мою пользу, это точно. Ссадины потом оказались у меня и на других частях тела, но тогда я даже не замечал, как это у него получалось, доставать меня всюду. Один раз он съездил мне лапой во лицу, но глаз не задел.

• В эти глухие места на забайкальские озера, уверен Сергеи Алексеев, «в ближайшие десятки лет никто, кроме меня, не попадет. И весь материал надо вынести на себе, а после обработки передать в музей». И все это пешком — по осыпям, россыпям, через речки. Нормальный человек, говорит коллега Алексеева Михаил Мина, так уже не работает. Но что и когда делалось у нас нормально?

Не думаю, что все это продолжалось долго. В конце концов он меня завалил, и я понял, что это все. Ясно помню хруст — это он раскусил браслет часов на моей руке. Там они теперь где- то и лежат, не смог я их найти.

И все-таки я как-то ухитрился снова встать. И все началось заново. Единственно, что делал мой ножик, это слегка его душил, давя на горло. От этого ему было, по-видимому, несколько дискомфортно, в какой-то момент мы с ним снова распались на два комка, и он дернул в кусты, а я побежал к зимовью и заскочил в него.

Запереться там было нельзя, но дверь я как-то прикрыл. Уже наступила ночь, я прыгал по зимовью от боли. Одной рукой разорвал рубашку, кое- как замотал левую. Она была вся разворочена. Правая тоже была прокушена почти насквозь, но ею я мог все-таки что-то делать, левая же на моих глазах стала таких огромных размеров, что страшно было смотреть.

Так я пропрыгал до утра. Выходить я боялся. Рюкзак я бросил там, где мы сражались, ничего у меня не было. Попил из какой-то банки застоялой волы. Пить хотелось жутко.

Еще с вечера я разулся и разделся, чтобы хоть что-то сделать с собой и, когда начало светать, начал собираться. Не знаю уж как — одной рукой — едва намотал портянки, не представляю, как мне это удалось. В зимовье отыскал старую рыбацкую пешню, взял ее. Держать ее мне было почти нечем — прокушенной рукой, но все-таки какое-то оружие.

Я вышел... Никого. Собаки тоже не было. Отыскал рюкзак и поковылял обратно.

Идти надо было километров пятнадцать. Опять тот же перевальчик, потом по берегу Большого Леприндо, снова небольшой перевал — уже к Гольцовому озеру.

Я увидел их издали, своих коллег, когда подходил к тому месту, где надо подниматься к Гольцовому озеру. Они спускались мне навстречу. Оказывается, их насторожила собака. Она вечером еще дернула по обратному следу, прибежала к ним, забилась под палатку и отказывалась вылезать и вообще как-то реагировать на все происходящее, даже еда ее не интересовала. И коллеги поняли, что случилось что-то неладное. Но беда в том, что никто из них короткую дорогу на то озеро не знал. Они, разумеется, пошли меня искать, но я не уверен, будь я ранен сильнее, что они бы меня быстро нашли. И тут я... С рукой на перевязи, весь заляпанный кровью.

Сцена была не немая. Началось бурное объяснение. Потом мы побежали на бамовскую дорогу, удалось быстро поймать машину, и я оказался в больнице в Чаре. Швы накладывать было поздно, раны уже начали гноиться.

Никуда они, конечно, не поехали. Да вездехода так и не было. Коллеги мои стали собираться домой, а я сбежал из больницы и вернулся в Москву вместе с ними. И уже тут продолжил курс уколов от бешенства. Так бесславно окончилась наша первая попытка проникнуть на озеро Большой Намаракит.