Журнал «Знание-сила» - Знание-сила, 1998 № 04 (850)

Полагаю, сказанного достаточно, чтобы объяснить отношение профессиональных историков к «новым хронологам». Трудно вести сугубо научные споры с авторами, которые, как бы это помягче сказать, не вполне чисты на руку. Наиболее полной аналогией «пересмотру» А.Т. Фоменко основ «консервативной» исторической науки, по-моему, являются труды другого академика, разводившего ветвистую пшеницу... •

Игорь Яковенко

Рассмотрим аргументы Натальи Милях по порядку. Действительно, отечественная историческая наука не свободна от идеологических извращений и обслуживания интересов власти предержащей. Но это не вина, а беда гуманитарной сферы в тоталитарном обществе. Кроме того, наша историческая наука многогранна и никогда не исчерпывалась «социальным заказом». Даже в самые печальные десятилетия наряду с идеологическими поделками создавались классические труды, составляющие гордость отечественного исторического знания. Сводить нашу историческую науку к конъюнктуре так же несправедливо, как сводить отечественную литературу к Бабаевскому, Павло Тычине и акыну Джамбулу.

Похоже на то, что смена научных парадигм представляется автору письма как полное отрицание предшествующих представлений. Между тем это не так. Новые научные парадигмы, как правило, не отрицают, а задают границы корректности предшествующих им теорий. К примеру, теория относительности не отменила классическую физику, но описала рамки, в которых положения классической теории справедливы. Физика Ньютона — частный случай физики Эйнштейна. Поэтому любая смена парадигматики в истории не должна с необходимостью отрицать сложившиеся базовые представления. Возможна самая серьезная коррекция, но полное отрицание не вытекает из логики развития науки.

Далее, в логике автора письма революционная смена научной парадигмы предстает как обязательное событие, удостоверивающее зрелость научной дисциплины. Но надо сказать, что история в нынешнем смысле этого слова появляется с конца XVIII века, сохраняя преемственность традиции летописания, и лишь в XIX веке формируется собственно исторический метод— критика источников. И за это не столь долгое время историческая наука пережила несколько смен научных парадигм, например, марксистская парадигма, школа «Анналов». Поэтому говорить о неизменности исторического знания не приходится. Здесь же речь идет о хронологической парадигме. Но ее смена не может быть самоцелью. Устойчивые парадигмы снимаются лишь тогда, когда в этом возникает абсолютная необходимость. Когда предшествующая парадигма исчерпывает возможность объяснять массив фактов и перестает упорядочивать реальность.

Теперь один из самых сложных вопросов— о критериях научной революции. Любая теория никогда не описывает всей доступной совокупности фактов в равной степени успешно. Что-то объясняется хорошо, а какие-то факты вообще не находят своего объяснения в рамках устоявшихся представлений. Пока не возникает новой теории. А когда побеждает новая теория, цикл поиска и накопления, не укладывающихся в теорию фактов, начинается сызнова. Однако смена парадигм — самый сложный из всех процессов развития науки. Какая теория лучше? Здесь встает проблема критериев. Целостность, способность описать большую совокупность фактов, внутренняя непротиворечивость- Как правило, ответ на эти вопросы требует профессионального знания. А полемика вокруг научной парадигмы мало доступна неспециалисту.

Есть ли у историков проблемы с хронологией и датировками? Безусловно, есть. Является ли совокупность этих проблем достаточным аргументом для отказа — подчеркнем, нс коррекции, а именно отказа — от устоявшейся хронологической системы? С моей точки зрения, не является.

Фоменко практически переписывает мировую историю заново. Для такого рода трансформации необходимых серьезных оснований не существует.

Здесь мы касаемся еще одного аспекта научной революции. Смена научной парадигмы должна удовлетворять критериям научной преемственности. Тот же метод работы с историческим материалом, который демонстрирует Фоменко, напрочь выпадает из исторической традиции. То, что предлагает Фоменко, не корректирует, а разрушает ткань исторической научной традиции.

Отсюда и «заговор молчания» со стороны профессионалов. И заметим, работы Фоменко корректируют не отечественную, а мировую историю. Поэтому инвективы Милях звучат не вполне по адресу. Во всяком случае, мне не известно о каких-либо откликах на его теории в зарубежной исторической периодике. Отсюда же тональность статей Пономарева и Смирнова - Пономарев явно раздражен нарушением правил работы с историческим материалом. Эти правила можно назвать косными, отжившими и узкоцеховыми. Я же полагаю, что за ними стоит хорошая традиция и требования научной корректности. Постмодернистская игра с фактами вызывает понятное раздражение у людей классической эпохи.

Проблема, которая, по-видимому, ускользнула от внимания автора письма, состоит в следующем: историки отвергают не отдельные выводы, а сам метод интерпретации исторических источников, заявленный А.Т.Фоменко. Он не удовлетворяет критериям корректности и обладает обратным объяснительным потенциалом. На каждый снятый вопрос этот метод рождает десять новых. В результате картина не упрощается, а хаотизуется. Проблемы метода — достаточно скучные, а главное, далекие от сенсаций материи. Но именно на них зиждется научное знание.

Теперь несколько слов о научном статусе оппонентов академика Фоменко. Место службы, научные труды и ученые степени не являются аргументом в научном споре. Апелляция к авторитету — как раз атрибут средневековой традиции, от которой призывает нас отказаться Милях.

И наконец, последнее: о перипетиях взаимоотношений «широкой публики» и исторической науки. Дело в том, что история — наука, а не род художественного творчества. Если для литературы утрата массового интереса — трагедия, а поддержание такого интереса — источник постоянной озабоченности, то история существует в иной системе базовых координат. Наука существует во имя поисков и утверждения истины. А также во имя общества, которое ее оплачивает. Поскольку познание истины отвечает жизненным интересам общества.

Но тут есть одна тонкость. Наука — то есть чистая истина — нужна и доступна немногим: специалистам смежных областей, экспертам, политикам, практикам, желающим опираться в своей деятельности на фундамент серьезного научного знания. Истина в науке устанавливается не в ходе и не на основании массовых симпатий, а в ходе сложных процедур научной дискуссии внутри профессионального сообщества.