Журнал «Знание-сила» - Знание-сила, 1997 № 08 (842)

Сухарева башня. Литография Ф. Бенуа. Сухарева башня была московской легендой. В Сухаревской башне Петр I совещался со своими подвижниками о государственных делах.

«В сущности, дело туг шло об определении догматов для нравственности и для верований общества и о создании политической программы для будущего развития государства». Свободные и пылкие приватные дискуссии на эту тему давно известны как «спор западников со славянофилами».

Но утренняя заря, явившись неожиданно, как по волшебству, рассеяла дымку и осветила своими лучами огромный город. Какое зрелище открылось мне! Ни одна столица Европы, исключая Византию, не может сравниться с ним. Двенадцать, пятнадцать сотен колоколен, пирамид, куполов и крестов, покрытые лазурью, пурпуром и золотом, сверкали одновременно в воздухе. Множество башен, напоминающих минареты, возвышались посреди огромного скопища построек, принадлежащих ко всем архитектурным стилям. Эти причудливые здания, одни украшенные живописью на венецианский манер, другие зубцами в мавританском стиле, некоторые стрельчатыми завершениями в готическом вкусе, разворачивались в беспорядке передо мной со своими голубыми или зелеными крышами, золотыми и серебряными спицами и воздушными бельведерами. Взгляд блуждал ослепленный среди этого множества разнообразных памятников, не в силах выбрать. Воображение, не то что взгляд, не может охватить бесчисленные детали этого пестрого леса шпилей, портиков, колонн и обелисков. Здесь французский отель стоит рядом с армянским домом, индийский храм рядом с немецким замком. С одной стороны крыша мечети, с другой — навершия павильонов и пагод. Это одновременно Европа и Азия, Запад и Восток. Греческое и египетское мешаются здесь с арабским и китайским. Здесь встречаются Гранада и Пекин. Это Париж и Иерусалим.

В молчании я прохожу мимо толпы зданий, пристроек, жилищ, мешающихся с башнями, валами, донжонами и дворцами. Все эти нерегулярные постройки, нагроможденные без счета, случайно и в беспорядке, тревожат мой дух и смущают мои мысли. Одни толстые и массивные, как скульптуры Мемфиса, другие легкие и кружевные, как галереи Альгамбры. Как не застыть в восхищении перед этим невообразимым разнообразием портиков, террас, балконов, пирамид, балюстрад, коньков и крыш, которые напоминают нам одновременно и Египет, и Италию, и Палестину, и Индию. Золоченые навершия сияют, разливается море красок. Мешаются стили, контрасты следуют один за другим. все это представляет собой неописуемую, фантастическую смесь, на которую нельзя смотреть без внутреннего подъема. На нас действуют чары магического кристалла. Все кажется сказочным, но вместе с тем надежным и покойным; все здесь слава и истина.

Arlencourt Victor d'. L'etoile polaire. Paris. 1843. Bruxeeles. 1843.

Наконец мы достигли верхней платформы башни (Ивана Великого. — Г. К.) на высоте 84 метров. Нет ничего интереснее картины, которая расстилалась перед нами, и, пожалуй, весь этот ансамбль должен быть наипрекраснейшим в мире зрелищем. У нас под ногами были неповторимые гротескные купола церквей и монастырей Кремля (...) За Успенским собором современные и древние царские дворцы; у последних стены обведены причудливыми фризами, а кровли высокие и с бельведерами. За стенами Кремля, украшенными шпилями и древними часовыми башнями, течет река Москва; через нее есть каменный и деревянный мосты (...) Река обтекает подножие Воробьевых гор, с которых французы наступали на священный город. Берего красивы и зелены, всюду сосновые, березовые и ольховые рощи, посреди которых возвышаются колокольни и зеленые купола монастырей и церквей. Окрестность Москвы не такая плоская и скучная, как вокруг Петербурга; мягкие холмы, зеленые долины и леса видны вне и внутри городских стен с их сорокакилометровой окружностью; море домов с красными и зелеными крышами. Дворцы, общественные заведения, религиозные здания густо рассыпаны всюду. Самое поразительное — это Воспитательный дом с его огромными импозантными фасадами.

Словом, наши чувства при созерцании этой великолепной панорамы невозможно описать (...) Открытые пространства города, окруженные ярко окрашенными стенами, заполнены деревьями и садами, а улицы, вьющиеся по склонам холмов (совсем не крутым), гораздо живописнее прямых линий Новой Столицы. Мы медлили, не в силах оторваться от этого зрелища, пока заходящее солнце, зажегшее кресты далеких сельских церквей, не заставило нас спуститься вниз.

Alexander Y. Е. The Travels to the Seat War in the East through Russia and Crimea in 1829. London 1830.

В Китае-городе, то есть в части торговой, дома стеснены, а в других местах оные отстоят один от другого на довольное пространство, там почти у каждого дома есть двор, а нередко и сады. Большая часть домов построена в одно жилье, а некоторые почти в уровень с мостовой. А это от того, что они строятся хозяевами для собственного жительства, а не промышленниками для отдачи внаймы. Вот что доставляет в Москве и роскошный простор земли и приятность жилья, чего нет в других городах, где обыватели живут стесненно. Нельзя не дивиться огромности некоторых московских зданий, рассуждая о том, как редки в ней нужныя для того вещества (...)

Путеводитель е Москве. Изданный Сергеем Глинкою, сообразно французскому подлиннику г. Лекоента де Лаво, с некоторыми пересочиненными и дополненными статьями. — М., 1824. С. 37-40.

Во-вторых, в сороковые годы спор, несмотря на всю его страстность, отличался «гармоническим складом умственных и нравственных стремлений, который составлял, можно сказать, его живую душу». Глубокие различия во взглядах оппонентов не исключали гармонии ситуации в целом. Ситуация сороковых годов лишилась внутренней гармоничности тогда, когда взаимная нетерпимость оппонентов превысила их стремление сообща найти истину, когда партийная принадлежность стала важнее человеческих симпатий, и стороны больше видеть не могли друг друга. Они обособились и стали собираться каждая в своем месте. Блеск и свобода дискуссий быстро сошли на нет. Но это происходило уже в конце «замечателен ного десятилетия», как назвал сороковые годы их лучший летописец Павел Анненков.

Гармоничность ситуации сороковых годов связана была с совершенно особым строением московского общества, целиком державшегося на семейных связях и семейных преданиях. В конце концов можно задаться вовсе не бессмысленным вопросом: не началось ли все «славянофильство» с того, что увлечение Петра Киреевского русской стариной было всячески поддержано его матерью Авдотьей Петровной Елагиной? Вообще, это была женщина замечательная, сыгравшая в московской ситуации сороковых годов выдающуюся роль, так как ее дом стал «сборным местом» для «западников» и «славянофилов». «Все, что было в Москве интеллигентнаго, просвещеннаго и талантлив аго, съезжалось сюда по воскресеньям».