Журнал «Пионер» - Пионер, 1949 № 07 Июль

Порошин одобрил проект Ползунова и отправил в Петербург на заключение.

18 января 1764 года пришёл ответ. Президент берг-коллегии писал о машине Ползунова, что «сей его замысел за новое изобретение почесть должно…» Так оно и было: Ползунов изобрёл первую в мире паровую машину.

Теперь новая задача встала перед изобретателем - построить свею машину!

Вот тут и помогла Ползунову та школа, которую он прошёл в цехах уральских заводов.

В эти дни он всё время что-нибудь изобретал: он изобрёл и построил необыкновенные, невиданные станки для расточки цилиндров; между делом он изобрёл воздуходувные цилиндрические мехи для печей и многое другое, что десятки лет спустя было «изобретено» вновь.

Он сам точил, ковал, шлифовал, сверлил отливы и испытывал.

Помощников у Ползунова не было. В помощь ему были даны «не знающие, но только одну склонность к тому имеющие из здешних мастеровых двое», Дмитрий Лезвин и Иван Черницын. Это были молодые ребята - ученики. Они многого не понимали.

Петербург торопил, и Ползунов, подорвавший здоровье, не спал ночами, чтобы уложиться в сроки.

Наконец больше сотни частей новой машины были готовы. Котёл вмазали в печь. Па берегу заводского пруда выстроили девятисаженное здание «машинной фабрики». Первая в мире заводская паровая машина была готова.

Осталось сложить сереброплавильную печь и построить меха, для которых машина была предназначена.

Огромная работа подошла к концу, но к концу подошли и силы Ползунова.

16 мая 1766 года он умер от скоротечной чахотки. А ровно через неделю начались испытания машины.

В 6 часов утра 7 августа 1766 года машина Ползунова начала работать. Машина исправно работала до 10 ноября.

Барнаульские канцеляристы подсчитали: за три месяца машина Ползунова дала 12 с половиной тысяч рублей чистой прибыли…

Остановленная из-за течи котла осиротевшая машина долго ещё стояла в Барнауле. Порошин настаивал на возобновлении работы, но Петербург не разрешил продолжать дело Ползунова. K тому времени Ломоносов умер, и немцы, забравшие власть в Академии наук, подписали смертный приговор великому русскому изобретению.

Машину разрушили. Имя русского изобретателя надолго забыли и не вспомнили даже тогда, когда из-за моря пришла весть о том, что англичанин Уатт построил паровую машину. Это было в 1787 году, через 21 год после смерти замечательного русского учёного и механика.

С. Георгиевская

Рис. Н. Цейтлина

(Окончание.)

«Я буду скучать »

У вокзала стоят деревья с жёлтыми листьями. На дороге густые от грязи, тёмные лужи. Дорога размыта дождями.

Это осенний месяц октябрь.

К станичной платформе медленно подъезжает поезд.

Оттуда выходят женщины с бидонами. Прихрамывая, спускается по ступенькам вагона колхозный садовник. На спине у него большая корзина с грушами.

Посредине платформы стоит одинокий носильщик. На груди у носильщика поблескивает медаль «За оборону Одессы».

- Гражданочка, а не надо ли поднести чемодан? - говорит носильщик.

- Нет, нет, не надо, - отвечает носильщику человек в морской форме.

Женщина, которой носильщик хотел поднести чемодан, и моряк - лялины мама и папа. Они приехали в бабушкину станицу.

Молча идут они по широкой дороге, размытой дождями.

- Ну что? Скажи… - говорит мама.

- Да ничего, ничего же, Зая, - говорит папа и опять молчит.

Он смотрит на домики, на камышовые крыши в начале станицы, на глубокие колеи милой земли, по которой так давно не шагали его большие ноги.

Спешат на рынок женщины с бидонами.

Проезжает по краю дороги телега, нагруженная виноградом. На ней сидит молодая девушка в шерстяном платке. Она лузгает семечки и смотрит туда и сюда.

Телега вздрагивает. Из-под её колёс во все стороны брызжет грязь.

- А видно, что земля чернозёмная, - говорит папа… - Эх и богатый же край!

- Да, да, - говорит мама. Она задумалась. Шуршат с обеих сторон 'дороги деревья.

Шелестят сухими, редкими листьями. Ветер толкает ветки, отрывает от них листки. Взметнувшись, словно широко вздохнув в последний, в самый последний раз, лист становится дыбом на ветке. И вдруг подламывается. Он летит на дорогу. Кружится и падает. Там и лежит, жёлтовато-красный, и хочет опять взлететь. Да не взлететь ему больше: намок, отяжелел.

Долго идут лялин папа и лялина мама по осенней, размытой дождями дороге к бабушкиному дому. На дороге глубокие борозды - полосы от колёс телеги.

Вот дом с резными балконами. У дома толпятся мальчишки. Они шумят и сплёвывают на дорогу виноградные шкурки и косточки.

Ветер с моря треплет ленточки их бескозырок.

Увидев, что по дороге идёт моряк, мальчики вытягиваются и опускают руки по швам. У них в руках зажат недоеденный виноград.

Моряк проходит, и все мальчишки, повернув головы, провожают его внимательным взглядом. Они успели заметить сияние золотых нашивок на его рукавах.

Опомнившись, они бегут за ним гуськом по дороге.

- Привет, орлы! - улыбнувшись, говорит папа и помахивает свободной от чемодана рукой.

…Вот «Центральный сад»… Под сухими, жёлтыми липами кто-то тонко играет на фистуле.

- Ты не устала, Зая? - тихо говорит папа.

- Нет, ничего, ничего, - отвечает мама, косясь в его сторону и чуть-чуть улыбаясь. - Я могу идти гораздо быстрее.

И они идут всё быстрей.

Вот наконец желтеет издалека широкая крыша колхозной конторы. Вот зелёный забор. К нему прибита всё та же, так хорошо знакомая папе табличка:

«Колхоз «Завет Ильича».

Под табличкой висит щиток.

- Погоди-ка, Зая, секунду… - говорит папа и останавливается.

- «Бригадир Сущёва Варвара, - бегло читает папа, - 308%.

Звеньевой Латыш Инокентий - 284%. Ловец Мишур Надежда - 202%».

- Ну же, идём… - говорит мама.

- Не подкачала, не подкачала моя старушка, - смеясь, говорит папа. И, взяв маму за руку, идёт всё быстрее и быстрее к концу станицы, к самому морю, к бабушкиному дому.

Вот и море. Папа смотрит на море. Оно скучно-серое в этот осенний месяц. По самому краю моря тянется деревянный мост. У моста стоят катера. Из трубы огромной судоремонтной верфи валит в небо коричневый дым…

- Погоди-ка, Зая, - вдруг говорит папа и опять останавливается. Он смотрит на трубы в порту.

Папе хочется улыбнуться, но улыбка у папы выходит странная. Такая, словно что-то крепко и сладко сжало папино сердце. Ему хочется закрыть глаза и постоять, задумавшись и отвернувшись от всех. Постоять, да так, чтоб никто не увидел, как он задумался.