ПИОНЕР - Пионер, 1939 Октябрь 10

Во главе его стал сын Чигиринского сотника, Богдан Хмельницкий. Имя его прогремело далеко за пределами Украины. Талантливый народный предводитель и полководец, он прослыл даже в Англии «грозою польских панов».

Восставшие одержали над польским войском четыре победы: близ Днепра - при урочище Желтые Воды и около Корсуни; при речке Пиляве в Подолии, и под Зборо-вом - в нынешней Западной Украине. Во время этих войн паны были изгнаны из всех своих украинских имений и лишились основы своего богатства - земель и крепостных.

В 1649 году под Зборсзом был заключен мир. Несмотря на одержанную Хмельницким победу мир этот был невыгоден для народа: паны сделали некоторые уступки казачеству, однако выговорили себе право попрежнему эхеплоатировать украинских крестьян.

Но народ не захотел идти в кабалу. Не захотели сложить оружие и сподвижники Хмельницкого - отважные предводители крестьянско-козацких отрядов. Эти отряды («загоны») рассыпались по всей Украине и, действуя за свой страх и риск, истребляли панов-крепостников.

Имена и дела предводителей этих «загонов» сохранились в народных думах и песнях. Народ крепко запомнил Илью Голоту, который «нагайкой отбивал вражеские стрелы»: смертельных врагов магнатов и шляхты - Ивана Богуна и Максима Кривоноса, полковника Нечая и других.

Нечай - один из любимейших украинских народных героев. О нем сложено семьдесят семь дум и песен. Все они по-разному говорят об одном и том же, рисуют один и тот же героический эпизод.

В 1651 году поляки нарушили зборовский договор и двинули войско в Подолию (тогдашнее Брацлавское воеводство). Навстречу панам выступил с трехтысячным отрядом Нечай.

Дорога проходила близ города Тульчина лесною поляной, так называемым Черным Лесом. Чтобы не встретиться с врагом в лесу, Нечай отошел к местечку Красному и расположился там со своим отрядом, ожидая подкреплений из соседних сел.

Наступила масленица. У Козаков началось веселье. Впрочем, они выставили передовую стражу под начальством сотника Шпаченко оберегать дорогу со стороны Ста-ниславова, где находился лагерь главных польских сил.

Поляки тихо вышли из лагеря, внезапно напали на отряд Шпаченко и перебили его. Вскоре затем в местечко Красное ворвались польские конные полки.

«Гей, Нечай! Убегай!» - так, по преданию, закричали козаки. Но он ответил: «Бежать? Что б Нечай бежал?… Как можно славу свою топтать ногами?!.»

И принялся он с козаками «сечь ляхов на капусту». А жители местечка помогали им. стреляя с заборов и крыш.

Уже поляки начали отступать. Но тут подоспели к ним новые отряды. Они зажгли местечко Красное сразу в нескольких местах.

Враг стремился захватить Нечая живым, но он был убит выстрелом из мушкета. Товарищи подхватили его тело и унесли в замок, где отчаянно отбивались еще три дня.

В песнях говорится, что поляки, сломив сопротивление и взяв замок, завладели трупом Нечая. Они изрубили его «в мелкий мак» и пустили по воде останки. Уцелела одна Нечаева голова.

И «разошлась, по всему свету вечейева слава…»

Замечателен конец в одной из песен. Отрубленная голова неукротимого козака продолжает жить; она грозит своим врагам, качается и говорит:

«…еще буду жить я;

Как я билась с ляхами,

Так и буду бить их».

Ю. Герман

Рис. В. Константинова

В этом маленьком кабинете, за ширмой, стояла кровать. Когда не было больше сил работать - раз в двое суток, - Дзержинский уходил за ширму, стягивал сапоги и ложился. Он спал три - четыре часа. Никто никогда не будил его: он вставал сам, умывался холодной водой и отворял дверь в комнату секретаря.

- Ну, - говорил он, - я проспал, кажется, целую неделю.

И садился работать.

Он читал показания врагов молодой советской власти, читал о том, как эти враги обманывали советское государство, читал о заговорах, о нападениях на коммунистов и думал, расхаживая по своему кабинету. Думая, он держал руки за ременным поясом и ходил быстро из угла в угол так же, как ходил когда-то в тюремной камере.

Потом он писал.

Глаза его поблескивали, он писал быстро, иногда зачеркивал, иногда вновь ходил по комнате, сунув ладони за кожаный ремень.

В любой час ночи секретарь собирал в его кабинете чекистов на совещание.

Приходили молодые рабочие-коммунисты, плохо и бедно одетые, кто в обмотках, кто в огромных, похожих на бутцы ботинках, кто в пиджаке, кто в ситцевой косоворотке.

Приходили бывшие солдаты в гимнастерках, выцветших под галицийским солнцем, в порыжевших разбитых сапогах.

Приходили седоусые старики-путиловцы, приходили железнодорожные машинисты, приходили черноморские и балтийские матросы - замечательные большевики, первые чекисты.

Начиналось совещание.

Сидя за своим столом, поглядывая то на одного, то на другого товарища, Дзержинский докладывал. Негромким и спокойным голосом, очень коротко, ясно и понятно он объяснял, как надобно раскрывать какую-либо контрреволюционную вражескую организацию.

И чекисты слушали его, затаив дыхание.

Объяснив и рассказав, Дзержинский спрашивал:

- Вопросы есть?

На все вопросы, даже на самые незначительные, он подробно отвечал. Потом весь план обсуждался чекистами. Дзержинский внимательно выслушивал все предложения.

- Это верно, - иногда говорил он, - вы правы.

Или:

- Это неверно, если мы пойдем на это, все дело может сорваться.

И объяснял, почему.

Иногда во время такой беседы вдруг звонил телефон. Дзержинский брал трубку.

- Да, - говорил он, - слушаю. Здравствуйте, Владимир Ильич!

В кабинете становилось так тихо, что было слышно, как дышат люди. Дзержинский говорил с Лениным. Его бледное лицо слегка розовело. А чекистам в такие минуты казалось, что Ленин говорил не только с Дзержинским, но через него и с ними всеми.

Нередко после конца совещания Дзержинский находил что-нибудь на своем столе: два куска сахару, завернутые в папиросную бумагу, или пакетик с табаком, или в бумаге ломоть серого хлеба.

Это оставляли чекисты своему начальнику.

В стране был голод, и Дзержинский недоедал так же, как все. Было стыдно просто принести ему два куска сахару: вдруг еще рассердится. И чекисты оставляли на столе. Но он не сердился.

Он разворачивал бумагу, в которой аку-ратно были завернуты два кусочка сахару, и необыкновенная, грустная улыбка появлялась на его лице. За глаза чекисты называли его отцом.