Альманах - Крещатик № 92 (2021)

– Ну, раз уж на то пошло, то прочту вам еще одного Толика, я называю его Абэдэ, он большой врач, красавец, соблазнитель, спас меня в Москве, настоящий поэт, простите меня за такую ужасную прелюдию. Это стихотворение он напишет через 35 лет после этого дня, уже здесь, но я, как человек, который знает все наперед, непременно зачту вам его.

– Ты выбыл из Руси, пора и разлучиться, попал ваш Толик в суть, – сказал отец Гарц. Он уже был сильно пьян, но держался, как гвардеец (какой, интересно, гвардии?), все понимал. Стихи его вернули в сознание, можно сказать и так. – А что у вас, Анатолий, все Толики друзьях, что такое? Или иных имен уже не осталось в вечной империи?

– И Нафталий ваш, тоже ведь из Толика вышел, – восхитился своей находке Толик. Он поддернул рукава пиджака, сдвинул шляпу на затылок, водка кончилась, жизнь прошла мимо, все впереди. «Империя эта не вечна, дорогой Джеф Моисеевич, какие тысячи лет, о чем вы говорите? Еще придут там всякие начальники, которые все изменят, верьте мне, может, вы и застанете это, кто знает», – он посмотрел на Нафталия. Тревожный вопрос жил в его взгляде.

– Скорее, наоборот, сначала Нафталий, а потом уже Толик, нет? Что мы будем разбираться во всем этом, незачем, – примирительно сказал Джеф Моисеевич. Он отклонялся к спинке дивана и выпрямлялся обратно, как тяжелый маятник.

– А и правда, дорогой. Не будем. Друг того рыжего, который сейчас живет в Нью-Йорке, или где там еще, не знаю… Так вот, друг его написал вот так: «Под северным небом яснее всего, что нету совсем ничего. Ничего». Учитель этого рыжего, кстати. Безумец. Ну, пора и честь знать, я пойду. Спасибо за хлеб-соль и за компанию. Можно тебя, Нафталик, на минуту, – Толик легко поднялся, энергии его можно было позавидовать, проверил на себе пуговицы легким движением разминающего пальцы аккордеониста. Время уже было 13 часов 28 минут, по часам на стене, которые шли секунда в секунду, швейцарское качество. – Джеф Моисеевич, я вам очень благодарен, все демократическое движение СССР перед вами в долгу.

Старый Гарц, крепкий воспитанный мужчина с надежной подготовительной школой, уже был совсем хорош, сидел прямо с закрытыми глазами, опираясь кулаками о диван рядом с собой, все-таки его лучшие годы остались в прошлом. Нафталий тоже держался с большим трудом, хотя все понимал. Но реакции на слова у него уже были не те, что прежде. – Сколько же мы выпили сегодня? – рассеянно думал он, начав считать. В принципе, привычное занятие. – Так. Две бутылки от друга Толика, бутылка виски отца, початая бутылка спирта из аптечки в спальне и две бутылки сухого вина «Беньямина». Немало, – мысль у Нафталия была ясна, хотя и неточна. Он запутался в бутылках и их количестве, что было немудрено.

– Проводи меня, Толян, до автобуса, – попросил Толик. На улице уже за низкой калиткой из витого железа посередине тротуара, он резко повернулся Нафталию навстречу, лицом к лицу, и сказал: «А я ведь съездил к этому Брустверу, Елизавета меня достала. «Мужчина ты или нет, или все кончилось, осталось в Москве, так себя мужчины не ведут. Пугани его, нос отверни и уйди, неужели слабо?» Неукротимая старуха».

Нафталий понял, что речь идет о том самом следователе, который мучил Елизавету Залмановну почти 40 лет назад. Он вопросительно посмотрел на Толика, который громко говорил, как будто вещал на митинге. В нем много было от общественного деятеля, лидера толпы. Но, предположим, что призывать вешать коммунистов или жечь книги, скажем, он не мог. Он был совсем не тот человек. И потом, он дважды сказал Нафталию, правда, не совсем трезвый, но доверительно, что «ты запомни, юноша, я все знаю наперед, все что будет, запомни это», и сверкнул глазами. Не как бес. Нафталий понял, что он говорит правду.

– Ну, посмотрел я на него. Довольно противный старик, жесткий взгляд хищника, не жирный, еще крепкий, но бить его было невозможно, ну, не мог я, понимаешь, злости нет, посторонний, хотя и не дряхлый дядька, ну, не могу и все… Лизка, – так Толик называл тещу, – вообще перестала на меня смотреть, не здоровается, отворачивается… Можешь мне помочь… ну просто поехать и руку сломать злодею, а?! Ради моего семейного благополучия. Она меня отравит, клянусь. А?!

Их обошла по широкому кругу, сойдя на мостовую, недовольная дама, по виду фрау из Франкфурта, которая прикрывала голову раскрытым очень красивым зонтиком с нарисованными на нем маками. Можно было рассмотреть ее возмущенный подбородок на высокой шее, расслышать ее недовольное горловое шуршание, но слова разобрать было невозможно. Нафтали услышал только обрывок фразы «verdammte russische alkoholiker». – Это значит по-русски: «проклятые русские алкоголики», – объяснил Толик с серьезным видом. И добавил, как бы между прочим вздохнув: – А она ничего себе, наша ругательница, вообще. Ножки без чулок, низкий грудной голос, подвижна, темпераментна, и все такое прочее… М-да, х-м.

Я в школе учил немецкий, учился хорошо, поверишь?!

Конечно, Нафталий поверил. Как можно не поверить? Но все-таки он собрался с силами и сказал другу, что ехать в Мевасерет Цион и бить старика, ломать ему нос и так далее, он сейчас не будет. «Ну, давай отложим, ну, куда мне воевать с этими засранцами, сам упадет и разобьет себе нос… Ну, я же не судья, пойми меня, Толик, ну, куда мне? Я законопослушный гражданин», – из последних сил сказал Нафталий. О том, что он сделал вчера с другим законопослушным гражданином, он не помнил сейчас. Хоть его не тошнило наружу, на чистейший тротуар улицы Бен Маймон, и то слава Богу. «Она меня отравит, эта чумовая баба, точно отравит, я видел у нее два пакета крысиного яда, такие кристаллики, из Союза привезла, как их пропустила таможня, они все дебилы в темно-синей форме на пуговицах, они только «Хроникой» занимаются, служивые наши, ну, ладно, пока, сам загнется, сидор гнойный, забудь мои просьбы», – сказал Толик и поспешил за той женщиной с зонтом в алых маках. «Может быть, хотя бы она ему уступит», – подумал Нафталий.

Уже зайдя в калитку, он посмотрел и увидел, что Толик упругой молодой походкой идет рядом с той дамой, в одной руке портфель, в другой зонтик с маками над ними. Он что-то ей горячо втолковывает, Толик был лют с женщинами и любим ими. Это было очевидно. «Проклятые русские алкоголики» были явно забыты, судя по тому, как дама нежно склоняла голову, чтобы слушать речи без точек, запятых и пауз преподавателя Еврейского Университета Иерусалима, чемпиона Москвы по боксу в среднем весе по юношам, правозащитника и истово любящего поэзию импозантного мужчину в пиджаке с несколько короткими рукавами.