Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1979 год

— Знаю. Говорила. Но ведь у будущего многоэтажного, широкопроспектного Уренгоя совсем другие параметры?

— Дело не только в параметрах. Успех, даже самый крупный, не имеет смысла калькировать — получится то, да не то. Здесь по сравнению со Светлым действительно все значительнее: масштабы, темпы, задачи. И новый коллектив надо, наверное, строить с учетом всех особенностей Уренгоя.

...С утра 22 апреля действительно потеплело. Снег развезло в серую кашу, но и это воспринималось как радостное предвестие весны. Люди шли нарядные, оживленные, отовсюду слышалось:

— С праздником!

Наверное, нигде так не ощущается торжество, как на больших стройках, где к живому горячему делу при-частны все.

Мы ехали на торжество пуска первого уренгойского газа. В машине светилась шкала приемника, приглушенно звучал голос диктора:

«В день Всесоюзного коммунистического ленинского субботника вступила в строй первая на Уренгое установка комплексной подготовки газа. Голубое топливо месторождения-гиганта начало поступать на Урал и в европейскую часть страны...»

И был праздник — митинг, духовой оркестр; на трибуне рядом с начальством — передовики стройки с алыми лентами через плечо, среди них Иван Ратиев. Теплый влажный ветер далеко разносил звуки музыки, и даже микрофон, ненадолго вышедший из строя, не омрачил общей радости.

Сыпал мелкий снежок, вспыхивали блицы фотокоров, управляющий Уренгойгазпромстроя Василий Данилович Чернышев произнес речь, и все сняли перчатки, чтобы хлопки звучали громче...

И был праздник: среди шумного застолья поднялся Владимир Игольников и предложил почтить память Виктора Константиновича Пошукайло, бывшего управляющего Уренгойгазпромстроя, молодого, веселого, погибшего здесь в разгар работы. За столом стало очень тихо, все поднялись. Люди вдруг вспомнили о том, что обычно смывается праздничным весельем, — о жертвах, самоотверженности, долге, без которых невозможна победа...

А снег все шел и шел, в сгущающихся сумерках прямоугольник УКПГ казался высоким и мощным — еще один форпост человеческого труда и мужества на земле, под которой мирно тек по трубам первый газ Уренгоя.

Уренгой — Москва

Л. Неменова, наш спец. корр.

В редкое для конца ноября солнечное утро на польском побережье Балтийского моря я испытывал странное чувство: для меня образ Гданьска складывался пока из судоверфи, улицы Длуги-Тарг в старом городе и ивового дерева на ночном ветру. Старую улицу я еще не видел — только представлял ее по восторженному рассказу моей польской колежанки Цецилии Пашек из журнала «Разем». Устроившись в гостинице, я пошел бродить под дождем в темноте и недалеко, на повороте к пляжу, наткнулся на иву: ветер с моря собирал ее ветви в тугой шелестящий пучок. А судоверфь... Мы приехали из Варшавы поздно вечером и теперь, прямо с утра, неслись на Гданьский судостроительный завод. Мне хотелось остановить машину, найти Длуги-Тарг, потолкаться среди людей, всмотреться в лица и только потом, дойдя до цели своими ногами, приступить к делу. Может, поэтому встречу с гигантской металлической верфью хотелось немного отдалить...

Стоило нам подъехать и выйти к открытым воротам судоверфи, как Цецилию словно сдуло лавиной гулкого эха, доносящегося откуда-то из глубины, где клокотали знакомой мне дрожью корабельные корпуса. Постояв немного перед воротами, над которыми серебрились латинские буквы «STOCZNIA GDANSKA im LENINA», я вслед за Цецилией вошел в бюро пропусков.

Облокотившись на стену, она с каким-то изяществом лепетала по телефону, при этом, казалось, слегка пританцовывала на месте. Шляпка вельветовая, в глазах застенчивое ожидание, брюки сафари, светлые волосы, разметавшиеся по плечам... Повесила трубку, заглянула в записную книжку и снова потянулась к аппарату. Цецилия делала своими звонками великое дело — как дипломат добивается права на въезд. Говорила она с тем обаянием в голосе, которое и на расстоянии подкупает, а рука на том конце провода того и гляди тянется к кнопке, чтобы открыть все двери.

Вскоре появился молодой человек. Пока он не увидел Цецилию, шел, ровно неся свой торс, но, заметив ее, улыбнулся и, галантно изогнувшись, пропустил вперед. И только на улице, когда она обратила его внимание на меня, представился:

— Марек Млодинский. Рад вам, но должен заметить, что приехали вы в самые горячие для верфи дни.

Цецилия на ходу шепнула, что Марек — заместитель председателя заводского комитета Союза социалистической польской молодежи. Я ждал объяснений насчет горячих дней. Мы шли навстречу шуму, Цецилия переводила слова Марека:

— ...Шестого ноября тысяча девятьсот сорок восьмого года мы спустили на воду первое судно «Солдек», названное так в честь одного из строителей Гданьской судоверфи. Тогда он был рабочим, позже стал директором. Вот именно сейчас идут дни празднования тридцатилетия этого события.

— А где сейчас Солдек?

— В плавании.

В разговоре мы и не заметили, как объединили живого Солдека и судно в одно целое. Но Марек продолжал:

— В том же сорок восьмом со стапеля спустили «Рабочее единство»... Прошу вас сюда.

Уже в передней его кабинета Цецилия бросилась к парню, который ожидал Марека с какими-то бумагами.

— Сколько вам лет? — послышался ее вопрос. — Как зовут? Виктор? Вы женаты?.. Ах у вас двое детей и вы корпусник?..

На помощь парню подоспел Млодинский:

— И у меня тоже двое детей, жена, и я молод.

Марек пригласил нас к себе.

За длинным столом сидели двое, один из них в рабочей одежде, с чертежами, похожий на человека, только что вышедшего из горячего цеха. В другом цепкий взгляд моей переводчицы угадал журналиста... Коллега из ГДР, к его профессиональной чести, ни на секунду не отвлекся от своего собеседника. На столе покоился кофр, из которого торчали объективы диаметром с пушечный ствол, а сам журналист сидел, погрузившись в блокнот.

Нам ничего не оставалось, как занять места у другого конца стола.

— Наш Лешек Гурский, инженер-механик, шеф патронажа, — говорил Марек, глядя на меня. — По-вашему, шеф шефства молодежи. Он занимается координацией работы молодых судостроителей на всей верфи.

— Разговор сейчас идет о «Даре Млодзежи» — «Даре Молодежи», — сообщила Цецилия.

В воздухе кабинета действительно витали цифры: длина фрегата с бушпритом— 105,4 метра, ширина—14, площадь парусов — 2800 квадратных метров, высота мачт — фока, грота, бизани... И еще множество данных.

Сухие цифры?! Конечно, но не для того, кто когда-либо встречал возвращающийся в свой порт парусник, видел, как слившиеся на горизонте с цветом неба паруса постепенно превращаются в облака, нанизанные на строгие колонны мачт, и над птицеобразным корпусом корабля где-то там, на высоте, трепещет мечта.