Журнал Поляна - Поляна, 2012 № 02 (2), ноябрь

Она стояла на кухне и ждала, пока вскипит кофе, думала о своей судьбе и не верила, что все это происходит с Ней, что это не просто сон, увиденный накануне Девичьих Гадалок, а Правда, Явь, и не видать ей больше своих голубей, и не мечтать на крыше…

«Кофе! Кофе! У тебя сбежал кофе! Господи, какая же ты недотепа! Руки-то откуда растут? Голова твоя где? Что скажут люди?!» — и, получив увесистую оплеуху, бабушка отправит Ее за стол, где Она будет сгорать от стыда и маслянистых глазок будущей свекрови. «Это Она от любви замечталась…. Замуж-то, небось, хочется?» — «Да давно пора, матушка, давно. Вон, девка-то, какая видная!» — отвечала бабушка… «Добро!» — и ударяли по рукам, будто свершилась удачная сделка: племенная телка продана «и, слава Богу!». «Слава Богу, что это приличные люди и не обратили внимание на твою неловкость, Господи, вся в мать: все время о чем-то думает, где-то витает!» — причитала бабушка, в целом довольная этим вечером. А перед сном, когда матушка по обыкновению зашла к Ней в комнату, чтоб поцеловать на ночь, Она спросила: «Как ты думаешь, мам, что сегодня случилось?» — «Ничего страшного… просто сбежал кофе»…

В сентябре сели шить подвенечное платье по всем канонам: с символическими вышивками и перламутровым бисером; соседки кряхтели, снимая мерки, а в Ней с каждым днем нарастала тревога: все больше и больше тюль напоминал паутину, и он был противен, как и эти лабиринты сватовства, сплетенные бабушкиными руками… но почему-то не хватало сил взять ножницы и разорвать этот белый кокон, раскромсать на мелкие кусочки и, закрыв глаза, Она смотрела сквозь ресницы на этот гнусный саван, в котором все жаждали похоронить Ее заживо, от которого в комнате стоял густой, почти осязаемый запах, и от обиды накатывались слезы…. И только ночью, сквозь успокаивающий шепот цикад, матушка, наклоняясь над ней, говорила: «Когда-нибудь ты поймешь и это»…

Солнечной октябрьской субботой, к дому, где уже собрались соседи и детвора, подъехали разукрашенные цветными лентами фаэтоны; бледный жених в костюме из тонкого сукна с увядшей хризантемой в петлице под общий гул друзей и родственников вывел из дома невесту, а вспотевшие музыканты надрывались, играя на старых инструментах, повидавших не одну сотню таких свадеб; во главе накрытых столов вдоль всей улицы под шатром сидела Она, теперь в качестве невесты, потупив взор, задыхаясь от кружевных рюшек и тяжелых украшений, навешанных друг на друга, слушая тетушек, которые учили, на какую сторону кровати Ей нужно лечь, чтоб родился «наследник и почитатель Седин». Вспоминала, как бабушка учила дышать только через нос, и молиться, чтобы родился Сын; зажмурив глаза, видела яркие звезды на черном летнем небе, летучих мышей, висящих на камнях вверх тормашками, говорящих о том, что первенец должен быть не иначе, как мальчик, и уже ненавидела эти доброжелательные руки, которые прикасались к Ее волосам и будто невзначай дергали за них: «А вдруг это парик?»; от боли разрывалась голова и не хотелось есть, да и нельзя было, ведь Она на виду у всех…. Прозвучал последний тост, и вожделенные взгляды гостей стали провожать молодоженов. Бабушка давала последние наставления, друзья хлопали мужа по плечу: «Не подведи!», и только матушка, уже не скрывая горьких слез, крестила на дорогу, не произнося ни слова, и над их головами шел снегопад из лепестков роз, приглушавших звуки, застилая глаза мокрой пеленой…

Она не знала, как лечь, как раздвинуть сведенные судорогой от стыда ноги и в ужасе ожидала того, что должно было произойти, не понимала, чего Он хочет, почему кряхтит, месит груди, как тесто: «Зачем, мама? Для чего эти слова, напоминающие брань во дворе, нет, хуже дворовой брани, они как склизкий мох, покрывающий камни в воде…», а Он трогал и мял, кусал и входил с ожесточенностью неутоленного желания, с доказательством своего Мужества и Звериной Силы…

«Отпусти!» — просила Она, «впусти!» — приказывал Он…

Шла борьба, которую Она и не смела выиграть, потому что даже не имела право противостоять… Это было Его Законным Желанием, но все Ее существо понимало, что это насилие, и что «Не так это, мама, не так!», и скоро эта возня получила логическое завершение; с Ее первым криком, с первым стоном, с первым скрипом разрываемой плоти… Он стал обладателем Первенства из Первенств, принял как дань своей Силе то, что женщина может отдать только раз в жизни…

…И в темных углах Его души рождалось уродливое животное, которое Он лелеял на протяжении стольких лет, великое чувство Удовлетворения и Власти поглотило его целиком, и именно сейчас на мгновенье Он вспомнил избитого им в подворотне человека, просящего пощады…

Да, пожалуй, тогда впервые Он испытал это , и с тех пор природная жажда насилия над живым существом, не давала ему покоя, дразня и толкая во все заварушки и беспричинные драки;…теперь, вылезая с визгом из своих первородных вод, это чувство заполняло все вокруг, отзываясь сладкой болью в животе: «Замолчи!», и Наслажденье покрывало все тело мурашками, пробуждая своеобразную нежность ко всему окружающему и даже к слезам этой глупой плоти, уже принадлежащей ему «…пока смерть не разлучит вас… во веки веков…аминь»…

Она села на углу кровати, которую приготовила заботливая свекровь, постелив шелковые простыни, расшитые собственноручно, все еще не понимая, что с ней произошло, и тут же зашла сама свекровь, стоявшая все это время за дверью, чутко следившая за ходом событий. Оглядев их суровым взглядом, она подошла к кровати и просветлела в лице, поцеловав невестку в лоб, перекрестила и, аккуратно собрав простыню, вышла из спальни, деликатно прикрыв за собой дверь. Наутро простыня эта висела на балконе, раненым приведением развеваясь на ветру — доказательство того, что мир не перевернулся и все осталось на своих местах, ведь соседки давно уже собрались у их дома в ожидании этого события, потому что каждая такая простыня доказывала, что они не зря прожили столько лет со своими мужьями, не зря терпели все это, и получали сполна, глядя на этот шелк в алых, как маки, пятнах, чувствовали себя святыми, и излучали свет; каждая из них вспоминала свою боль и сердце наполнялось радостью от мысли, что «И Она испытала то же самое , а может быть и хуже?»…

Потом они собрались в гостиной поздравить счастливую свекровь, проверяя на ощупь подлинность пятна , словно бы проверяли на прочность весь свой мир и, удостоверившись, что это не краска, и оно уже никогда не застирается, садились вокруг приготовленного стола со сладостями и красными яблоками — неизменная дань девственности, жадно обсуждая новости двора, дожидались выхода невестки. «Как ты себя чувствуешь, дорогая?» — заглядывая в глаза кудахтали фальшивыми голосами, считая своим долгом провести жесткой рукой по спине, мысленно определяя по темным векам: сколько раз этой ночью Ей пришлось испытать это…