Журнал Поляна - Поляна, 2013 № 01 (3), февраль

Мама потом встречала нас на вокзале. И целовала и отца, и меня. Где-то через месяц доехали наши посылки. Честно сказать, я уже забыла о них. Отец принес посылочные ящики с почты. Один ящик развалился прямо перед дверью в квартиру. Камни посыпались по ступеням с грохотом. Я бросилась собирать. Но живые линии, которыми они были исчерчены там, на море, куда-то исчезли. Образы потерялись. Гладкие мертвые камни. Я собрала их в пакет и отнесла на улицу. Они тяжело упали в железный мусорный контейнер.

Пришла домой мама и спряталась на кухне. Через полчаса хлопнула входная дверь, отец вернулся с работы. Молча кивнул мне и пошел в свою мастерскую-кладовку. Меня никто не спросил, где же я ночевала.

Ну и хорошо, что им все равно.

— Мам, дай денег, — начала я.

— Зачем тебе? Куда собралась? — мама чистила картошку.

— Я в клуб сегодня иду, на дискотеку, вход платный.

— Ты же знаешь, что до получки еще далеко, моя зарплата почти вся на кредит уходит. Телевизор купили новый. А зачем?

— Мам, как зачем, тот же накрылся совсем. Отец чинил его каждый раз…

— Вот и иди, и попроси у него!

— Мам, ну чего ты? Ты же знаешь, что он мне ничего не даст. Он скажет, что все тебе отдал.

— Что он отдал! Он лучше бы инструкцию к ним дал, как на эти деньги жить!.. Ты уроки сделала?

— Да! Мам, я отчалю, а потом ругайтесь, сколько хотите!

Мама вытерла руки и достала кошелек из сумки, ручки у которой были перемотаны синей изолентой. Я заглянула в потрескавшийся кошелек, но мама щелкнула им прямо перед моим носом и протянула деньги.

— Что вчера случилось? — робко начала я.

— Тебе денег дали? И иди! Твой отец — дурак, а все в этом виноваты!

Я прошла по коридору и заглянула в приоткрытую дверь отцовской мастерской. Вернее, это кладовка, небольшая, узкая. Но отец здесь хранил инструмент. Он часто что-то мастерил. Вот и сейчас склонился над горячим паяльником. Мне нравилось, когда дома никого не было, пробираться сюда, включать паяльник и соединять маленькие детали из многочисленных коробок «Радиолюбитель» в длинные гирлянды. Прикоснулся паяльником к их ушкам и проводкам, и вот они уже рядом, вместе и неразрывно связаны друг с другом. Но только у меня они не пели. Приходил отец, разъединял мои нелепости и показывал схемы, по которым потом все это у него начинало звучать или светиться. Радиоприемники у нас были по всей квартире: на кухне, в комнате, в коридоре, в мастерской отца. Побольше и поменьше, они висели на стенах, прятались на полках среди книг, на подоконниках между цветами. Радиоприемник у нас был даже в туалете. Он примостился где-то на верху полки с ненужной обувью.

Отец сидел в наушниках, склонившись над какой-то схемой. Он не заметил меня или сделал вид, что не замечает.

А когда-то кричал мне с восторгом: «Дочь! Хочешь звезду на елку, как на Кремле?» — «Хочу!» — смеялась я. Потом он несколько дней колдовал в своей мастерской. И на елке появлялись гирлянды из разноцветных лампочек, и звезда большая рубиновая с маленькими огоньками внутри загоралась на макушке. Мама качала головой: «Лучше бы колбасы купил». Отец молчал. Всегда молчал.

Но что-то вчера случилось.

Сидит как идиот с этим паяльником. Спросил бы лучше у дочери: «В чем ты пойдешь в клуб? Может быть, тебе нужна новая куртка?»

Вдруг ожила батарея, и металлическим звуком наполнилась комната. Это зазвонил телефон. Телефон только для двоих, меня и Маринки, моей соседки снизу и одноклассницы. Но иногда подключались и другие соседи. Особенно тетка Ленка, что сверху, любила поговорить, высовываясь с балкона. Она кричала на весь двор:

— Прекратите долбить по батарее! Сколько можно! Целый день долбят и долбят! Дятлы хреновы!..

— Привет!

— Привет! Чего в школе не была? Историчка парила всех! А Варвара сказала, что не пустит тебя в школу без записки от родителей, — встретила меня Маринка на пороге своей квартиры.

Я знала ее вечность. Мы рядом сидели на горшках еще в яслях. Я любила ее и скучала, когда долго не видела. Я таскала к ней свои игрушки. А как мы играли в лошадок! Она вставала на четвереньки, я прыгала к ней на спину, и мы мчались по кругу. В изнеможении от хохота падали на пол. Потом она сидела у меня на спине. Ноги мои не выдерживали, и спина прогибалась. Я готова была упасть. Маринка визжала, что это нечестно: она дольше меня катала! Мы ходили друг к другу обедать. Сегодня у меня. Завтра у нее. Все это было когда-то. А сейчас я ей сказала:

— Давай покурим, Марин, если дома у тебя никого нет.

Мы сидели в санузле и курили. Я села на опущенную крышку унитаза, подруга примостилась на краю ванны.

— Марин, ты не хочешь ничего мне рассказать?

— Что?

— Да, не ломайся. Весь дом слышал, наверное, как ругались мои предки. Сейчас сидят, молчат. Твоя мать все про всех знает.

— Эта-то фигня? — протянула Маринка. — Да слышала, маман отцу рассказывала, что твой отец вернулся с работы, а мать дома с хахалем целуется.

— Врешь! — и я толкнула Маринку. Она полетела в ванну, где было замочено белье.

— Дура! — хныкала, выбираясь, мокрая Маринка.

— Сегодня вечером идем в клуб. Возьми какую-нибудь закуску, — строго сказала я.

— Какую закуску?

— Бухать будем!

— Кто же нам продаст?

Вечером мы пили в парке на лавочке около клуба. Мужик, который купил нам бутылку «Изабеллы», потребовал, что он будет третьим. Пришлось согласиться. Он купил сигарет и еще бутылку водки, сказал, что не может пить красное и без компании тоже не может.

— Курите, девочки, — угощал нас новый знакомый после первого стакана.

— Спасибо, дяденька! — смеялась Маринка.

— Какой я дяденька? Меня Костяном зовут!

Мне стало тепло, весело, уютно здесь, на лавочке, с этим Костяном, с Маринкой.

Костян травил анекдоты, мы хохотали. Он разливал нам вино, а оно все не кончалось и не кончалось. И Костян из лысеющего мужика превращался в веселого кудрявого парня. Он целовал Маринку в щеку, а она его отталкивала, а он хватал меня за руку, и вино все лилось, и конфеты сыпались под лавочку. И соленый обкусанный огурец мокнул на газете…

Я очнулась… Светало. Болела голова. Я была одна в парке на лавочке. Под ногой хлюпнуло что-то — огурец. В голове пронеслись Костян, Маринка, музыка, танцующие люди, свет, бьющий в глаза, сверху сыпался блестящий снег… Куда все делись?

— Дочка, я ухожу.

— Куда?

— С твоим отцом жить невозможно. Я встретила другого человека, он зовет меня к себе. Я ухожу.

— А как же я?

— Ты будешь приходить к нам в гости…

Я осталась одна. На плите в сковородке стояла жареная картошка. Захотелось ее подогреть. Я достала спичку и чиркнула ею по коробку. Она вспыхнула и загорелась. Пламя ползло по тонкой спичке вверх, все ближе и ближе к моим пальцам. Я подошла к окну и бросила догорающую спичку в банку, зажгла другую и провела ею по занавеске. Тюль вспыхнул, и огонь, разрастаясь, помчался вверх, а я смотрела, как тюлевые цветы морщатся и скручиваются. Мне стало жарко. Отец вдруг оказался рядом и срывал, срывал с меня эти горящие цветы. А я думала: «Да, наверное, такое бывает, мамы когда-нибудь уходят…»