Журнал Поляна - Поляна, 2013 № 04 (6), ноябрь

— Не обыкновенная столовка, а министерская. Люкс! — сказал Эрик.

«Люкс» на современный язык можно перевести примерно как «супер».

— Не обыкновенная столовка, а министерская. Супер! — сказал бы Эрик сегодня.

Постепенно зал заполнялся людьми, но все они мне были до лампочки. Чтобы хорошенько позавидовать, надо увидеть кого-нибудь знакомого. И вдруг как по заказу — Елена Марковна, наша соседка. Выглядит — шик! В белейшей кофточке, сверху черный жакет, на голове — вавилонская башня. Поздно вечером она эту башню распустит и превратит в огромную косу. Не знаю, как ребята, а я попал на сеанс бесплатного кино. Правда, немого. Это-то и было особенно хорошо. Слова, не дай бог они были бы слышны из-за стекла, могли бы только все испортить. Как же захотелось поскорей стать взрослым, чтобы вот так же шикарно, ни перед кем не отчитываясь, по-взрослому ходить между столиков, сидеть нога на ногу, чуть прихлебывая из рюмки, курить какие-нибудь такие длиннейшие сигареты с золотым мундштуком, типа «Фемина».

— Ну, будя, будя! — дурашливо сказал вдруг Аркашка, — а то сейчас слюни пустите.

Он на секунду запнулся, как бы обдумывая что-то.

— А давайте скинемся и тоже!

Не знаю как Эрик, а я, например, сразу понял, что он имеет в виду. Ух ты, как Аркашка здорово придумал. От этого сразу застучало в висках. И сырой мартовский вечер показался красивым, почти изящным и прекрасно грешным.

— А где выпьем-то? — прозаически произнес Эрик.

— У меня можно, — сказал я. — Мама в ночь работает, а папа на работе задерживается. Дома один Валерка. Видели соседку, даже соседки нет.

Я только сегодня обменял в магазине на десятку длинный столбик накопленного серебра.

— Даю десятку.

— Ну чего мы здесь? — сказал Аркашка. — Хата есть, башли тоже, надо к Гастроному подвигаться.

Эрик своим басом попросил какого-то мужика и тот взял для нас бутылку портвейна «Лучшего». Разве первую, самостоятельно купленную бутылку можно забыть? Как сейчас помню, обошлась она в четырнадцать рублей семьдесят копеек.

Вопреки моим полудохлым надеждам брат был дома, меня так и закрутило на месте.

— Вот, видели с ребятами Елену Марковну на министерском сабантуе, — некстати сказал я.

— Проходите, ребята. — Брат смотрел телевизор и был сама любезность. (Вот гад, вот притвора!)

Аркашка из нагрудного кармана пальто показал ему кончик бутылки.

— Выпить? Милое дело. Садитесь за стол, а я пока сварганю чего-нибудь закусить. Вовка, прихвати рюмки и вилки с кухни! Зачем четыре? Вас же трое.

— А ты?

— Не, я не буду.

Вот такие обстоятельства. Все быстро происходит, летит. Когда соображать-то? Но Валерка показал себя действительно умным человеком. Шесть лет разницы чувствуются…

Но когда наше скромное застолье началось, Валерка почему-то заладил одну и ту же фразу: «Закусывайте-закусывайте, а то очумеете». А у нас уже пошло-поехало. После второй рюмки на меня что-то накатило, такой смех разобрал. Я уж не помню, когда последний раз так смеялся.

— Так, один испекся, захорошел, — сказал Валерка. Эта невинная фраза показалась мне только началом. А дальше Валерка будет пальцы загибать: — Так, второй испекся. — Это было так смешно, что, покатываясь, я сполз на пол и бился в судорогах смеха на полу.

— Зеленый еще, — солидно отвесил Эрик, — пить совсем не умеет.

— А ты? — спросил брат.

— Я-то умею. Летом в Закарпатье каждый вечер самогонку пили.

— Тогда другое дело, — с убийственной иронией сказал Валерка.

— Другое дело, — стонал я где-то под столом, — совсем другое дело. Ох, не могу, держите меня!

— Ну, ладно, Эрик, все! — решительно сказал Аркашка. — Хозяевам пора баиньки, а гостям — по домам.

— А я-то чего, вроде только сели… — сказал Эрик.

— Твоя шапка? — спросил его Аркашка.

— Ох, не могу, шапка, ох не могу! Держите меня за шапку, а то описаюсь, — стонал я из-под стола.

— Если надо отлить, то это в другом месте, — грозно рокотнул мне под стол Валерка.

А мы не дураки какие-нибудь, пскопские, мы ж понятливые. Два раза повторять не надо. Я вылез из-под стола и поплелся в ванную. Умылся, почистил зубы, и все, как рукой. Никакого смеха, только правда, спать хочется.

Последней мыслью было: мама — понятно, папа — понятно, а где же Танька?

Проснулся я от того, что во сне меня лягнула сестренка. «А… вот и Танька». В окна заглядывал серенький рассвет. Из прихожей доносился голос Елены Марковны:

— …где-то в полдесятого вечера и кричит. У меня, Зоя Никаноровна, сложилось впечатление, что говорить она вообще не умеет. Только кричать. Такая скандалезная мегера. Вы споили, кричит, бедного ребенка. Он пришел от вас совершенно пьяный. Я буду на вас писать в «Пионерскую правду»… Ну, это она совсем лишнее. Были уже случаи, писали. Вы, Зоя Никаноровна, только не волнуйтесь. Я понимаю, что вы после ночного дежурства, устали. Отложите этот разговор. Позже разберетесь, когда отдохнете…

— Нет, я должна видеть этого паршивца немедленно!..

Дверь из прихожей раскрылась, на пороге — грозная мама. Грозней не бывает.

— Так вот какой сюрприз ты приготовил мне к Восьмому марта!

— Нет, мамочка, что ты. Вот подарки и слон…

Мама шандарахнула по слону, он полетел, ударился, и один бивень отвалился. Жаль.

Вот такие они — не зеленые, а спелые. Сочные и зрелые. Которые все лето самогонку в Закарпатье пили…

Божья коровка вползла на страницу, как раз там, где было написано: Русь, куда несешься ты? Она была необычно крупная, с торчащим из-под закрытых красных лакированных четвертьсфер хвостика. Такие крылышки из черного газа.

— Вставай, вставай, дружок! С постели на горшок! Вставай, вставай! Порточки надевай! — запел горнист подъем.

Коровка подняла красно-конопатые капотики.

— Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба — черного и белого, только не горелого, — я взмахнул книгой. Божья коровка отвесно, как вертолет, пошла вверх.

— Русь, куда ж несешься ты? — заорал я ей вслед.

Не спеша вышел я из-за эстрады и, обогнув ее, потрусил к воротам. Издали донесся тяжелый топот. Впереди всех бежал с красным лицом старший пионервожатый Юлик, сразу за ним — Владик и Мишка из нашего отряда, вслед за ребятами, как-то по-особенному выворачивая ноги, неслась целая стая девчонок. Они быстро догнали меня, и мы побежали рядом. Вынесясь из ворот на берег реки, мы погнали по тропинке влево — к купальне. К этому времени я уже научился прыгать с мостков вниз головой. Ребята, кто рыбкой, кто солдатиком, тоже попрыгали в воду и, страшно бурля пахнущей водорослями и рыбой водой, поплыли вниз по течению…

Я перешел в одиннадцатый класс, и это было мое последнее лето в пионерлагере. Неизвестно почему, мы с приятелем приглянулись лагерному радисту и получили приглашение поработать в радиорубке. Мой новый друг Сашок не значился ни в каком отряде. Дело в том, что его мама работала врачихой во второй Рузе — пионерлагере для малышей, а он свободно числился при ней, неохваченный никакой отрядной обязаловкой. Он жил с мамой не как пионер или комсомолец, а просто как сын. Может быть, положением мамы Сашка и объяснялась неожиданная симпатия радиста? Не знаю, я тогда об этом не думал. Условия работы в рубке для нас с Сашком были просто потрясающие: правда, мы на все вечера вперед лишали себя танцев, потому что должны были крутить по вечерам пластинки. Зато мы освобождались от тихого часа, а уж это мечта каждого. Небольшая часть той свободы, в которой жил Сашок, перепала и мне. Нам с ним было даже разрешено неорганизованно искупнуться в тихий час. Кто в те годы бывал в пионерлагерях, тот поймет, что это невероятное послабление. Что-то фантастическое, вроде полета на Марс. Только «летать» надо было без лишнего трепа.