Абрам Палей - Война золотом

— Ну, рассказывайте.

— Мы живем на Соборной, недалеко от Исполкома. Легли мы с женой вчера спать рано, ведь сегодня рано вставать. Базарный день, магазин раньше открываем. Легли, значит, спать, а теща моя осталась на кухне, убиралась по хозяйству. Проснулся я часа в два, как ни ворочался, никак не мог заснуть. Вдруг стук на черном ходу. Хотел я встать, теща, слышу, пошла. Думаю, кто же это может так поздно? Ничего дурного не предчувствовал. Теща спрашивает, слышу: «Кто там»?

А голос за дверью: «Телеграмма».

От кого мне может быть ночью телеграмма? И только хотел крикнуть: «Мамаша, не открывайте!», как услыхал шум, крики, и ко мне в спальню ворвалось двое мужчин. Один с револьвером, а другой с финским ножем, и потребовали денег. Я только вчера взял из банка, сегодня утром хотел снести налог в финотдел, и на тебе! Взяли деньги, из сундука все теплые вещи, велели полчаса никуда не выходить и ушли. А мать жены я нашел в кухне мертвой, ножем зарезали.

Апфель вытер лицо платком и бледный уставился на пол. Потом порывисто вскочил.

— Умоляю вас, ради бога, скорее идемте! А то жена одна дома осталась, еще что-нибудь случится. Скорее!

В дверях показался заспанный Ковальчук. С ним и еще с одним агентом, в сопровождении Апфеля, мы направились на Соборную. По дороге он мне сообщил, что один из налетчиков был среднего роста, широкоплечий, полный. А другой повыше, но худее. Оба были в черных масках, совершенно закрывавших их лица.

Мы дошли до дома. Совершенно рассвело.

Апфель сильно постучал во входную дверь. Стало слышно, как зашаркали босые ноги по полу, и испуганный дрожащий голос еле слышно вывел:

— Это ты, Сема?

— Я, Аничка, открой!

— Это ты? — еще раз робко спросили за дверью.

— Да я же, Аничка не бойся!

Щелкнул два раза замок, зазвенела цепочка, скрипя отодвинулся засов, и дверь открылась.

На шею Апфелю бросилась его жена, громко зарыдавшая. Муж пытался ее успокоить, но все было тщетно. Рыдания становились все громче и громче. Оставив Апфеля с женой, я с агентами обошел всю квартиру, которая кончалась пустым коридором, из которого мы попали в кухню. Возле плиты, раскинув руки, на полу лежала старая женщина с перекосившимся лицом, левый глаз был открыт и смотрел мертвым стеклянным взглядом в сторону двери. Кофта была порвана, на груди застыла кровь, а на полу — багровая лужа. Ковальчука я послал за нарследователем, оставив другого агента у трупа до его прибытия.

К 10 часам утра в кабинет меня вызвал Радинский, к сожалению, благополучно до сего времени восседавший на месте помначрозыска.

— Что вы предприняли по делу убийства старухи Апфель? — грубо спросил он.

Его тон меня возмутил.

— Ровно ничего, не мое дело предпринимать сразу, у вас есть инспектор активной части, потрудитесь его побеспокоить, — и ушел из кабинета.

Минут через 20 ко мне зашел Захаров. Захаров только недавно оправился от болезни, и я его видел пятый или шестой раз. Высокий, худой, с серыми глазами и гладко зачесанными назад льняными волосами, он производил хорошее впечатление. Ему было года двадцать три, а на вид он казался моложе.

— Что ты с Радинским поскандалил?

— И не думал скандалить. Я возмущен только тем, что на мне хотят выехать, ведь это твоя работа. Моя обязанность заключается в секретной обработке того или иного материала, но нисколько не в активной работе.

— Да, я знаю. Я просто пришел с тобой посоветоваться, что предпринять. Как по твоему?

— Видишь ли, прежде всего надо выяснить, наши это или гастролеры? Это раз! Во-вторых, установи на станции бессменное дежурство лучшего из твоих агентов. Что же касается остального, то оно будет проведено мной.

Захаров поблагодарил, пожал горячо мне руку и ушел. Пришедшему Ковальчуку велел дать задание одному из секретных сотрудников, наиболее толковому, работавшему под кличкой «Проныра», обойти в течение вечера «малины», а поутру прийти с докладом на конспиративку.

После обеда я направился в Управление, где работал до вечера. Надо было не позже следующего дня отослать в Губрозыск меморандумы всех имевшихся агентурных дел и доклад о работе информационного отдела. Машинистка с каждым получасом все медленнее и медленнее выбивала буквы ремингтона. Наконец закончили работу. Машинистка ушла, а я остался заносить бумаги в реестр.

Вдруг в комнату вскочил Захаров.

— Скорей, слушай, скорей!

— В чем дело?

— Из первой аптеки только-что звонили, что рядом из дома несутся ужасные крики, как-будто кого режут, и слышен был выстрел.

— Кто дежурный?

— Я!

— Оставь поддежурного, возьми наряд из милиции и отправляйся. Да, живей же! Вот еще, шляпа!

Захаров вылетел бомбой. Я отправился домой, сказав, чтобы по возвращении Захарова мне сообщили, как и что.

Через несколько часов меня разбудил телефонный звонок.

— Опоздали, — говорил Захаров, — до нашего прихода минут за пятнадцать скрылись. Обчистили совершенно Егорова, того самого, золотых дел мастера, а его восемнадцатилетнего сына, когда тот разбил оконное стекло, ведшее на улицу, и стал кричать, застрелили. Налетчиков было двое.

— Врачу и следователю дали знать?

— Я сам ждал их прихода. Установлено, что сын Егорова убит из нагана. Да, вот еще что! Я сейчас с нарядом конного резерва милиции выезжаю на массовую облаву.

— Ради бога! Не делай! Только испортишь все. Не надо! Завтра утром будь, только пораньше. Пока!

Повесил трубку. Становилось интересно. Второй раз налет, да подряд. Два бандита, в обоих случаях убийство. Все это меня заставляло предполагать, что, несомненно, это дело рук одних и тех же убийц. Утром, в 8 часов, я был на своей конспиративке и запоздал. Меня уже ждал чего-то радостный Ковальчук и рядом сидевший «Проныра».

«Проныре» было лет тридцать. Добрую половину своей жизни он провел или за решеткой или в боязни попасть за нее. Но вот года два, он бросил это и занялся торговлей на базаре. Барахлом старым торговал. Полагаю, что не обходилось без того, чтобы «Проныра» не «каиновал», не торговал крадеными вещами. Но на это я смотрел сквозь пальцы, да к тому же явных улик не было, а пользу розыску он приносил несомненно.

Мы поздоровались.

— Ну, давай, выкладывай все.

— Вы, товарищ начальник, не поверите. Зашел это я наперво к Соколихе, — у нее никого, потом на тучу в столовую, тоже никого. Ну, думаю, пойду в последнее место.

— Был у «Картошки»?

— Был. Пришел это я, а у Картошки сидит один «грак». Самогон хлешет. Посмотрел, личность знакомая. Подхожу, сел к их столику и узнал его, — Ванька-Зубик. С ним вместе в шестнадцатом году в Киеве по одному пустячку «горели». Ну, обрадовался это он, расспрашивает где я, чем промышляю. Я об'яснил, значит, и его «пытать»… На дело вызвали сюда в помощь, кое-какое барахло стащит в губернию, одним словом ликвидировать. Выпили это мы с ним, магарыч с него потребовал, здорово он наклюкался, а я так, средне, рассудку не теряю. Стучит вдруг кто-то в оконце: раз, другой, а потом несколько раз подряд. «Картошка» вышел отворять, послышался шопот, зашли двое, тащат завороченное что то в простыню. Я, как их увидал, аж обомлел. Товарищ начальник, подлец я буду, — Колачев и Семененко.