Абрам Палей - Война золотом

Тут и я обомлел. Колачев и оправившийся от ранения бывший извозчик Семененко, я твердо знал, находились за решеткой.

— Слушай, или ты или я с ума спятили. Повтори кого ты видел?

— Семененко и Колачева. Они прежде недоверчиво на меня смотрели, но Картошка уверил их, что я «свой» «в доску», и мы вместе сели за выпивку. Колачев хвастался, что им сейчас здорово живется на казенных харчах и готовой фатере. Но, как я ни выпытывал, как они сейчас на воле, ничего не узнал.

— Ну, а потом?

— Потом на прощанье еще сказали, что «машину» им дает один из начальства, наган показывали, номер даже видел, — не то 1478 не то 1479. Точно не помню. Ваньке они оставили каракулевый сак и мужскую енотовую шубу «фартовую» и пошли.

— Ванька где?

— На «бан» дернул, утренним едет, но я не советую задерживать, он от нас не уйдет, адресочек его я знаю, он сказал; а арестуете, меня «закапаете», и дело табак!

Я принужден был с ним согласиться. Велев ему притти к вечеру, я его отпустил и тотчас же отправился на Тюремную улицу, в конце которой высилось неуклюжее, с башенками, здание, обнесенное довольно высоким деревянным забором.

«Дом принудительных работ Духобожского округа. ДОПР № 1».

Я в контору. Начальника еще не было, в конторе сидел старший надзиратель Ефременко, которого я знал, мы с ним жили на одной улице, его дом был возле моего.

— Товарищ Ефременко, мне надо к Колачеву в камеру.

Он на меня уставился, потом принялся опять за чтение книжки. Покрутил рыжеватые усы и буркнул:

— Не могу пустить.

Я растерялся не потому, что он меня не хотел пустить в камеру, а следовательно Колачев не бежал; в чем же дело, неужели «Проныра» врал?!

— Ефременко, как же ты меня не пустишь? Ведь ты знаешь, кто я.

— Знать-то знаю, а дело, ведь, не у вас, а в губсуде уж, без прокурора не пущу.

Я подошел к телефону, звонил минут пятнадцать. Никакого ответа.

— Напрасно трудитесь, испорчено.

Мне осталось итти к прокурору, что я и сделал. Зампрокурора дал предписание на имя начдопра, чтобы меня допустили к Колачеву и Семененко, и я вновь отправился обратно. Ефременко продолжал читать книжку.

Я на нее положил предписание. Он равнодушно отложил его в сторону, перевернул страницу и снова стал читать.

Меня его поведение взорвало.

— Ты что, Ефременко, издеваешься пли хочешь маленько «попариться»? За неисполнение приказа прокурора ты будешь отвечать.

— Ну, это мы еще увидим, а без начальника не пущу.

— Что это ты разоряешься, Ефременко? — в дверях низенькая фигура начдопра, вся закутанная дымом из трубки, которую он держит во рту, прикусив передними вставными серебрянными зубами.

— Слушайте, это же безобразие! Не забывайте, что сейчас не 19-й год. Я принес предписание от прокурора допустить меня к заключенным, а он меня не пускает.

— К кому вам?

— К Колачеву и Семененко.

— Есть новые материалы?

— Да. Кое-что любопытное выяснилось по делу о Фонарном переулке,

— Ефременко, сведи товарища.

Надзиратель, нехотя встал, закрыл книжку, положил ее в карман широченных черных галифе и пошел.

— Идемте, — сказал он.

Мы поднялись наверх и очутились в длинном коридоре с низкими, уходящими далеко сводами, и маленькими по обеим сторонам коридора дверьми.

Подошли к 11-й камере. Одиночка. Лязгнул замок, дверь раскрылась, и я зашел в полутемную камеру, сквозь запыленные решетчатые стекла которой падали солнечные лучи, освещавшие только одну стену. Напротив нее на нарах лежал Колачев, куривший цыгарку.

— Здоров, Колачев!

— Здорово, чтоб тебе лопнуть!

— Спасибо на добром слове! Как живешь?

— Твоими молитвами.

— Ну, Ефременко, оставьте нас.

Видимо без особого желания Ефременко вышел, хлопнул дверью и его шаги послышались взад и вперед по коридору.

— Ну, брат Колачев, ты мне все-таки расскажи, как ты живешь? — начал я.

— Чего прицепился?

Помолчал немного, а потом зло добавил:

— Ну что, нас связали, а все-таки опять грабеж пошел, сколько вашего брата «легашей» не будет, а этого дела не разнюхать.

— О чем ты, Колачев, говоришь? О последних налетах? Даю тебе честное слово, что не позже завтрашнего дня я в твою камеру засажу тех двух молодцов.

Он усмехнулся.

— Засадите! Поживем — увидим! — и повернулся к стене.

Я зашел еще к Семененко. Тот не пожелал со мной говорить, и я покинул ДОПР.

В розыске меня ждал Калита. Он ходил в своем кабинете из угла в угол, курил папироску за папироской и заметно волновался.

— Меня сегодня вызывали в Исполком и предложили, чтоб в недельный срок налетчики были арестованы. Что у вас?

Я не находил нужным что-либо ему говорить, так как гарантии в сохранении тайны от него ожидать не мог.

— Ничего. А что у Захарова?

— А, легок на помине, — обрадовался Калита, заметив вошедшего Захарова.

— Ну, что у тебя, задержал? — спросил я.

— Кого? — удивился он.

— Как кого? Сегодня утром «каин» дернул в город с барахлом Егорова.

— Откуда ты узнал?

— Почему вы не задержали? — в один голос крикнули Калита и Захаров.

— На то я и работаю в информации, чтобы знать. А не задержал по веским соображениям,

— Скажите!

— Разрешите пока не сообщать никому, даже вам, от этого зависит все дело. Сегодня ночью оба преступника будут арестованы.

Вечером я встретился с «Пронырой», сказав ему, что от него требуется. Он сперва и слышать не хотел, но когда мои слова были подкреплены обещанием смазать их дензнаками образца того года, «Проныра» согласился.

Ночью меня вызвал в Управление Захаров.

— Слушай, один налетчик Ковальчуком доставлен в Управление.

Я улыбнулся. Хорошо, что этой улыбки Захаров не мог видеть по телефонным проводам.

— Ведь я тебе говорил, что будут арестованы. А второй?

— Второго нет. Говорит «дернул».

В розыске к моему приходу собрался чуть ли не весь штат Управления. На стуле сидел «Проныра», а перед ним, гордо восседавший на табуретке Радинский, записывал его показания.

— Назовите мне имя другого, — допытывался Радинский.

— Я ничего не знаю. Я проходил сам, и я честный человек.

— Где второй? — спросил я у Ковальчука.

— Скрылся. Стрелял в темноте, разве попадешь?

— А где ж ты видел? Там же, где говорилось в донесении?

— Да, возле Госстраха.

— А почему вы одного Ковальчука послали на такое рискованное дело?

— Видите, Радинский, мы были с ним вместе в засаде, но в 11 часов я ушел, так как думал, что донесение «туфтовое». Налет должен быть к 10.

— Я его задержал в 12. Не успели на соборе отбить часы, а они сразу и подошли, — сказал Ковальчук.