Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2016

Эти стихи перепостят, и всё теперь можно
в них написать, как соседу углём на заборе:
вся моя жизнь представляется выспренной ложью,
только стихи отзываются радостной болью.

Шорохи, скрипы, расшатанной этажерки
скорбный скелет в каноническом лунном сиянье.
В маленькой комнате запах раскроется женский
и отрешённую память закрутит инь-янем.

– А ты долго был с Шер?

– Я не знаю никого с таким именем, кроме певицы.

– Я не о женщине. Шер – это
личная неприкасаемая сущность
четвёртого порядка,
отвечающая за ментальные перестановки.

– Я сейчас перекрещусь, и ты исчезнешь.

– Ничего смешного.

– А я ничего смешного и не сказал.
Любая нечисть из моего дома выметена.

– Шер скорее чисть. Чистящая.
Та, которая забирает себе чужую боль.
Правда, вместе с болью она высасывает и радость.
Ты можешь испытывать вспышки счастья,
но протягивать их разноцветными нитями
через многие дни и недели ты не способен.
Связующая радость испита.

– А что происходит, когда Шер больше нет?

– Живёшь. Просто живёшь. Веришь, что живёшь.

День начался с того, что в доме кончились спички.
Все шесть зажигалок поочерёдно вынесли курящие друзья.
Холодное молоко с ароматными льдинками
и деревянные мюсли.
Новая дублёнка, подаренный шарф,
ботинки с протектором.

Очень долго я боялся любить себя.
Считал, что так будет закрыта единственная валентность.
Останусь внутри зеркальной бутылки Клейна.
Именно там и оказался:

вечный брат, защитник, душа, жилетка,
любовник-заместитель…
Готовый взять с улицы первую встречную
девочку со спичками:
– Живи, только будь рядом,
если не сможешь греть собой,
поджигай на мне одежду.

Кстати, надо купить спички.

Вот я какой в зеркале!
Тёплая кремовая кепочка.
Выбритое овальное лицо.
Пёстрая лента на плечах.
Меховая оторочка.
Золотистые брюки
с гармошкой понизу.
Всё детство носил короткие штаны.
Странно быть самым высоким в семье.
Глупая обида отпечаталась на всей фамилии.
Ясновидящая мать, зажимающая себя,
чтобы забыть, ничего не знать:
– Чем я провинилась перед Тобой, Господи?
Бабушка в сотый раз перебирающая
альтернативные реальности:
– Почему я живу не с ним? Не с ним…
Отец, вызывающий призраков на дуэль
и стыдливо выходящий
в общий коридор.
Брат, разбивающий машины
одну за другой,
чтобы разрешить себе обоснованный
повод для слёз.
И я – всегда счастливый –
не имеющий права показывать
сопричастность семейному горю,
где у каждого вместо волос – пламя.
Поэт Дмитрий Чернышёв
запаливает сигарету от щелчка пальцев.
А для меня даже спичек нет.

Потому что сердце – камень,
потому что паразит,
отвечать на мир стихами –
это всё, что мне грозит.

Обернусь, вздохну и сплюну,
и вернусь к работе, и
буду видеть в жизни юмор,
что ты мне ни говори.

С тех пор, как ты превратилась
в большой мыльный пузырь
и прошла многоэтажками,
этот мир стал настолько мелок –
тонкая плёнка поверх асфальта, –
что я обнаружил возле дома
три больших пакета вины,
не донесённых до мусорных баков.

Я не хочу развязывать их
и заглядывать внутрь.
Пробую угадать.

От тебя никакой подсказки:
я же рассказывал только свою давнюю жизнь.
Происходящее параллельно
тебя почти не касалось.
Ну, кто в здравом уме станет
пересказывать любимому человеку новостной канал?

Пакеты совершенно одинаковые.
На равном расстоянии от подъезда.
По очереди набираю номера в телефоне
и прошу прощения.

Нет вины, нет вины, нет…

Записная книжка пуста.
Пакеты стоят. Ждут.

Женщины с голыми ногами.
Мужчины с неприкрытыми лицами.
Дети, застегнувшие рты.
Собаки с тремя хвостами.
Нет, эта с двумя. Второй торчит из пасти.
Птицы, пролетающие сквозь стены домов.
Вот, только что видел. Смотри, ещё одна.

И тут на светофоре эта ящерица ко мне поворачивается
и уточняет: К банку мне спускаться по левой
или, всё-таки, по правой стороне!
Вполне себе симпатичная ящерица.
Непонятно, зачем столько лет мы их отстреливали?
Сейчас они поселились на тех же лестничных площадках.
В парадных стало пахнуть лучше.
Люди более церемонны, стеснительны, отводят глаза.

Когда уничтожили Санкт-Петербург,
ящерицы первыми додумались раскрыть социальные сети
и скачать все личные фотографии с видами и
интерьерами города.
Бесконечные ню и соития были бережно вырезаны.
Восстановили восемьдесят процентов жилфонда.

Человек иррационален.

Про женщин с голыми ногами я говорил.

В пятнадцать лет мне повезло.
Меня освидетельствовала психиатр
после пролома черепа в двух местах
и убрала из моей истории
страницу с диагнозом «Сумеречный эффект»:
– В случае чего
можешь сослаться на травму.
Компьютеров в больницах не было,
все документы хранились в единственном экземпляре.
В школе я видел то, чего не видели другие,
и говорил вслух.
Надо мной не смеялись – боялись,
потому что каждое откровение имело последствия:
укушенный красной змеёй ребёнок
подхватывал простуду,
синие пауки приносили нервное истощение.
Затыкаться я не научился.

Однажды застыл посреди улицы Пальмиро Тольятти,
потому что прямо в воздухе зияла дыра,
и там в ней, внутри, с той стороны воздуха
искрила проводка.
В другой раз воздух был исцарапан
огромными когтями,
и я не смог протиснуться между царапинами,
пришлось делать крюк в четыре квартала.
В моём доме в старом кресле
любит спать человек без лица.
В окна (сквозь стекло и антикомариную сетку)
влетают говорящие птицы.
В плафоне в ванной комнате живёт
дальний родственник Оле-Лукойе.
Бреясь по утрам, стараюсь не порезать
в зеркале жабры:
у крови в горле болотный вкус.