Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2016

В мглу растеклось белое,
синее почернело,
красное в сизой золе остыло вдали.

Тихо,
медленно
плывёт твоё охладевшее тело
на крепких плечаху земли.

Дали и города
словно свечи
неся к изголовью,
голыми ветлами тянутся берега.

Встала с востока звезда
и побелелым лицом
онемелой любовью
к твоим приклонилась ногам –

и тихой
слезою
стекла.

Вокруг
ни ветра, ни всплеска, ни всхлипа;
льдов кружева по краям; веток застылая тишь.

В неизреченную красоту
неразличимого лика,
вглядываясь, изумлённый, стоишь.

холм – бурых трав перепутанных ком;
по талому склону, по горкам кротовым
сливаются тропы к реке – молоком,
стучат молотком ледовым.

в овраги бегут, в снеговые ручьи,
в залёгшие вглубь перелоги,
где плещут невидимые ключи
от торной весенней дороги –

дороги, что с ложа застылого сна
прозрачными смотрит глазами
в зенит, в стремительные небеса,
на облак летящее знамя,

на крылья, развёрстанные в закат,
на звонкий полет свиристелей…
– возьмутся врата, и невестой Ока
восстанет с ледовой постели;

и мы поплывём высоко, далеко,
где в ярком тепле горизонтов
прольётся небесных коров молоко
и золото в солнечных сотах.

В глазницах кривых ветвей,
в ресницах, в густой листве
светило моргает оком;
свечою дрожит река,
вечерние облака
застыли в беге высоком.

То притча твоих лет –
промчавшейся лодки след:
пройдя от края до края,
в распахнутых берегах
расплавленных крыл размах
в тени ракит замирает.

И тает… И вновь река
извечные ткёт холсты,
и в струях стоят тени,
как страны и как века,
где с солнцем плывёшь ты
в бессмертном твоём цветенье.

К этой земле между явью и сном
стылым течением нас отнесло:
древней ветлы перекрученный ствол
в почву впивается словно сверло.
Здесь коренятся высокие реки,
здесь прорастают великие воды;
вдоль по волокнам, где годы, где веки
коробьями выгибает кора,
в руслах незримые веют ветра,
и, словно гусли, гудят времена,
и влекут племена кораблей
вверх по протокам ветвей.
По берегам, по причалам ракит
острой листвой паруса шелестят,
тёмною бронзой звенят – и звенит
ткань, где основу серебряных струй
стаей утиной нижет уток,
и, как челнок, улетает листок,
в волны ныряя на полном ветру.
Влажные капли в глубинах глазниц –
как ноздреватые камни легки! –
по-над телами полых цевниц
струны натягивают колки.
Грубую песню осень поёт
елям вечерним, ольховым утром –
О, эти плавания вдвоём
по нашим переплетённым мирам…

пусть никто никогда и не спросит
о том, что не делят
на линии, ноты и слоги –

о таинстве света,
о прозренье –
и всё же, тогда

вспомни поле
с обрывками снега,
оврагу пустынной дороги,

и в глубокой неважности веток –
изумрудное
круглое небо

в нераздельном
свечении льда.

Не колеблется ветром, не движится временем миг.
В нём, натянут как лук,
изогнут в тугое окружье,
замыкается мой необъемлемый мир
под округлое дальнее пенье кукушье.

Возвращение, как на ладони, дарёных пространств –
словно милостинка из рукава,
из овала лесного,
из опушек над переливами трав,
где кукушкино эхо… И я принимаю, и снова

пред собою кому-то протягиваю на ветру.
И лиса, из ложбины плеснувши внезапное пламя,
с полнолуньем сливает закат –
и как замкнутый круг
описует вселенную перед глазами.

Стрекот вдоль улицы. Сладостный звон комарья
в кругу электрического небосвода.
Помнишь тот блеск – как при полной луне фонаря
липы листва истекает мёдом?

Это и властно над нами – память вдвоём,
та, что тела наши склеивает сквозь расставанья:
эта скамейка, и лето, блеск листьев под тем фонарём,
воздух ночной, где и в звёзды впечатано знанье

плеч и ладоней, и бёдер, и уст и сосков,
малого семени путь прорастанья в обоих
– в землю, текущую мёдом и молоком,
что и оставив, навеки уносят с собою.

– О прожитом?

не жалею.

Он смотрит ветвям за пределы,
где редкой сеткою облако.

Берёз смеркается галерея –
так в смерти свет сужается белый
трапецией белого потолка.

Смотреть
сквозь зыбкие эти кровы,
ступать
за прозрачные стены:

дорога, и храм, и престол.

И в ягодах Крови Христовой
шиповника острое тело
пред времени белым
крестом.

Ночь осеннего луга.
Свеченье стареющих трав.
Звёзды – родинки на небесной груди.

Здесь речная дуга
замыкает тебя в берегах.
И чернеет дугой впереди

чутко дышащий холм –
как супруга, как сон,
словно Ева – живое ребро,

словно жребий,
к которому приговорён, –
нет, не ты, а неотличаемый «он»…

Ночь осеннего луга.
С обеих сторон
цепенеет реки серебро.

«Богородице, вiрным обороно» –
украинским слёзным барокко
ввысь подымается кант.
От холодной земли
желтизна подбирается к кронам,
бледным светом – к берёзовым облакам.

В струях мира холодно-прозрачного
вещая Рыба с заревою, пурпурною, солнечной чешуёй
сквозь разреженный воздух
забвенья, раздрая, разрыва
проплывает легко,
в синем небе узнаешь её.
Я слушал, как сердце её
в рёбрах мерно вращаемой лиры, в перегудах бандуры,
в росплеске колоколов
над куполами обители Матери мира,
над волнами, над холмами
песню бессловную лило,
над волнами, над холмами
вдаль облаками текло.