Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2016

Знаешь, а всем на тебя наплевать.
Не кантовать тебя, не ницшевать.
В этом особая, чёрт, благодать.

Меня пересекает стена.

Она проходит
по центру
вдоль тела,
делая петлю в области сердца,
прорезая его по Солнечной аллее.

Левое ухо
не слышит то,
что узнало правое.

Правая ноздря
не чует аромата,
которым
наслаждается
левая.

Мой язык
разрезан,
как змеиное жало.

Только левое и правое
полушария мозга
передают друг другу сигналы.

Почему я всё ещё не привыкла к боли?

Почему мне снится, что, пытаясь встать,
я срастаюсь и на мне нет шрамов?

Кем осталась я после нежной дружбы с тобой?
Деревом или косточками в его плодах?
Я уже никогда не узнаю, что значит боль,
Даже если как ценность её никому не отдам.

Может (скажешь), я стала ещё живей,
Тронешь пальцем меня, и рана кровоточит?
Из таких деревьев, как я, не строят церквей,
Потому что Слово в храмах таких горчит.

Посмотри, как прекрасна падалица моя!
Ей не нужно стремиться к небу – страх высоты.
И без спила понятно: я старше, поблекла явь
И корней не пускают ни храмы мои, ни кресты.

Я отныне статична, мне некуда больше бежать,
Но я в силах носить в себе дупла и гнёзда других,
Подставлять своё жёсткое тело, снимать беспокойный жар
И тихонечко петь сочинённый с тобою гимн…

Ты касался лица моего, а во мне пели колокола
(этот медный язык тихой церкви в моём городке),
и, задрав подбородок, под звонницей девочка шла,
пятилетняя девочка (я?) налегке, налегке…

Ты меня обнимал, а внутри меня плыли суда,
и гружёные баржи, и льдины, и сонмища рыб,
я впустила в себя эти реки, не помню когда,
не с рожденья – тогда во мне жили другие дары…

Ты входил в моё лоно. И лиственнице – небес
головою касаться, вспархивать – голубям,
танцевать – сполохам!.. А мне, повинуясь судьбе,
быть церквушкой, рекою, деревом, но без тебя.

На дне моря – барханы.
Песчаные волны текут медленно.
Они не подчиняются небу морских.
Ступаешь в воду, и между песком и подошвой
рождается пространство,
где мой загорелый ребёнок
чертит на прибрежном песке своё имя,
а вынесенная на берег морская капуста,
как магнитофонная плёнка,
записывает молчание ветра в его волосах.

Вкралось серое на синее:
ветки – чёрные,
кусты –
посеребренные, в инее,
будто мёртвые,
пусты.

Только
железнодорожная
ветка
рядышком поёт,
только ворон завороженно
голос небу подаёт.

То картавит, то грассирует –
Соловей!
Разбойник, вор…
Окрылённый, звук форсирует
Дарданеллы и Босфор.

Соловьиных свистов Родина,
тьма ничейная земли,
где на Киев заколодило
путь
без Муромца Ильи.

Братство с равенством отгрезились.
В святцах – рыла упырей.
Допились. Домаршальезились.
Жуть. И нет богатырей!

Только с проводом оборванным
столб
на сторону косит,
только сказанное вороном
долго в воздухе висит.

Разгулялась над окрестностью погодка…
Я гляжу, как в синем небе птица реет,
как у старого товарища походка
изменилась, оттого что он стареет.

Грустно мне на этом свете оголтелом,
не осталось для меня в нём белых пятен.
Был когда-то я хорош и крепок телом,
а теперь я только словом и приятен.

Не доволен я собой, от жизни тошно,
не влечёт она к себе забытой тайной,
не гуляется мне в парке, оттого что
был когда-то он кладбищенской окраиной.

Здесь, студенту, мне на ум не шла наука.
Дрался в парке. Танцевал. Глушил портвейн…
На немых могилах
пушкинского внука [3]
и расстрелянной Людмилы Волкенштейн [4].

У моря я лечь хочу камнем,
большим, и бунтующим волнам
в беспамятстве ясном, веками
внимать, оставаясь безмолвным.

Хочу, чтоб средь общего ритма
слияний и разъединений
души моей грубой молитва,
звучала, не зная сомнений.

И где-то гудок теплохода,
далёкий и слышимый еле,
звучал над пространством как ода
про жизнь в человеческом теле.

Из души выщипывает струнки
чёрный лес, застывший нагишом,
будто в ученическом рисунке,
чёрканный простым карандашом.

Жизни грешной не певец я – пленник.
Сердце безголосое болит.
До минор… три ёлочки – не ельник,
оживляют музыкою вид.

От порога в лес уводят ноги,
каждый кустик и колюч, и наг.
Осень… время подводить итоги,
обходя исхоженный овраг,

говорить «прощайте!» и – «спасибо!»,
поворот почувствовав в игре,
вслушиваясь
в долгий стук с Транссиба,
в длинный текст из точек и тире.

Быть с нею
права не имею,
и права – отказаться чтоб,
так от желания немею
с макушки
и до пальцев стоп.
Она – волнующе другая,
а та, которой рядом нет,
как лампочка,
перегорая,
в пустой прихожей гасит свет.

Пространство, время – что для них мы?
О, если долго вглубь смотреть,
то можно вдруг расслышать рифмы
в словах
«любовь и смерть

Как голос чувств твоих высок,
как небо звёздное бескрайне!
Я ощущаю твой восторг,
передающийся мне втайне.

Ты одинока и нежна,
блистательна и незамужна…
О, ты такою мне нужна,
и быть другой тебе не нужно!

Приди на могилу, когда умру,
быть может, тогда про меня поймёшь,
каким романтиком был в миру,
где правит алчность, где всюду – ложь.

Где я как птица летал поверх,
но не в укор кому-то и не в пример,
когда в эфире среди помех
ловил мелодии чистых сфер.