Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2016

…и вот её лицо в простой оправе,
А я не забываю ни о чём.
Мне надо масла выпить, надо вставить
Две батарейки в левое плечо.

И снова пару ветряков погнуло
Песчаной бурей, захромал брамин,
А в городе – мигрантов из Кабула
Опять на долгосрочный карантин.

В подвале выцветают мониторы –
Пора менять, и митинг за права
Андроидов разогнан был в который
Уж раз… Но это всё слова, слова…

А их уже делами не исправить.
Исправили уже. По всей Земле.
И лишь её лицо в простой оправе
Передо мной сияет на столе.

Он выжидал и распространялся, пока не выжил.
Сошёл сума пару раз, но вернулся на Main Street.
В его ногах правды не было, правда была чуть выше.
По крайней мере, так он сам говорит.

Он, вообще, говорит очень много и много пишет.
Его не парит, что собеседник всегда сокрыт.
Да за каким сократом ему скрываться, покуда с вышек
Никто не смотрит за теми, кто не обрит!

Остановивши своё верченье, он жадно курит,
Как будто сам себя осудил и уже вердикт,
Хотя давным-давно все изауры и заури
Нашли родителей, поживают себе в Перди.

А он, закрывшись от всех на смерти антиАОНом,
Всё так же дышит, распространяя себя как вид,
Но быть ему бражником, аполлоном и махаоном,
Пока не закончатся бражка и алфавит.

Мысли о море лучше живого моря –
Первый закон любого хикикомори.
Нет ничего хорошего в том просторе,
Что за окном и порогом расставил сеть.
Выйди вовне, и станешь одним из многих,
Скользок и круглорот на манер миноги,
Будешь кричать о Гойе и перемоге,
Встав на котурны, чего-то желать, борзеть…

Всё, чего ты касаешься, есть в квартире;
Всё, чего не касаешься, – в палантире;
Все ведь в итоге окажемся там, в надире,
Так что иных направлений по сути нет.
Вера в себя не требует веры в прочих.
Весь этот мир – скопление одиночек.
Можно в графе «контакты» поставить прочерк,
Выключить музыку и отложить планшет.

До столкновения в лоб оставалось не так уж мало.
Он мог бы откинуться в кресле и закурить,
Когда б не мешало надвинутое забрало
И сам скафандр, исключавший любую прыть.

В такой траектории он был уверен сразу.
Четырежды перепроверил и вёл себе, не спеша.
Пришлось отключить корабельный искусственный разум,
А то истерил, верещал и пытался свернуться в шар –

Защитная функция. В космосе шар – первичен,
А что не сферично – доступно в кривых Безье.
Всяк вынужден отказаться от многих земных привычек,
И все равноправны: и мистеры, и месье.

Но каждый по-прежнему волен поставить дату
На правом конце траектории и тире.
И он ни о чём не жалеет. Он – шар… Он – атом…

вообще, если хочешь жить,
отжени от себя веселье,
как покрытые льдом свирели,
в снежном поле звенят ужи,
пополняй их змеиный ряд,
ничего, что слова без яда,
одиночество где-то рядом
в тихих ризах, да якорях,
в светлых образах, да в пыли,
кабы только услышать ветер,
кабы только наметить вектор,
записаться в нетопыри,
запасаться назло зиме
рукокрылым хотеньем ночи,
я не буду, а ты не хочешь,
остается звенящий снег,
да в снегу успокой-трава,
отогрей ледяную душу,
мой колючий, меня не слушай,
это жизнь и она права.

когда-нибудь останусь я с тобой,
останусь, как не остаются люди,
в промокшем метре от речной простуды
остановлюсь, прости мне этот сбой,
лебяжий пух – солома для убогих,
у бога пазуха немыслимо светла,
перестилай гнездо, плакучая ветла,
не обещай, не жди, сверни с дороги,
накрой ладонью глупых светлячков,
дурное дело – я дойду на ощупь,
слепа, нага, что мне хитрить? мне проще
быть деревом, не набирать очков,
не думать о красивости посадки,
серебряные листья, водопой,
когда-нибудь останусь я с тобой,
пока ты спишь, дотронувшись украдкой.

и утро так похоже на любовь,
проснешься и не смеешь прикоснуться,
и таинство неведомых конструкций
несешь в себе, и человек любой,
и звук любой, и отголосок звука –
набат глухонемого звонаря,
и голова без ветра и царя
легка, как расписная тарабука,
и роспись начинается с лица –
трава, деревья, наважденье словом
и человек с невиданным уловом
идет навстречу звукам прорицать.

звени, далекий колокольчик тонкий,
какое из деревьев? – клен, ольха,
платановая кожура стиха
снимается сухой прозрачной пленкой,
слюда, непогрешимая на свет,
окно, по-птичьи кажущее бога,
свобода начинается с порога,
звено вины, надорванная цепь,
анналы, святцы, все другие звенья,
дрожащее гусиное перо
царапая последний разворот,
цепляет перепутанные вены,
все тише голос дерева стихов,
невнятней колокольный птичий лепет,
и только мой бумажный ангел с флейтой
на привязи качается легко.

а на краю, как на краю,
смола и слово – все крамола,
когда бы всем по янтарю,
да в янтаре по богомолу,
да богомольную траву
сносить до времени рассвета,
в одной из точек рандеву
весна встречаются и лето,
и заливается смолой
остановившееся время,
и насекомость озарений
и тяжесть неподвижных слов.

гиперборея гештальт-лишений,
античный ветер для наших дней,
узришь титанов в саду камней,
кормящих духов стихосложенья,
не одержимых, а просто так,
война – не повод сживать со света,
какого цвета душа у ветра?
стрекочет время, да все не в такт.

берег, соленая пыль, запах рыбьей тоски,
белым по серому, мокро и хлопотно вдвое,
осень считает своих одиноких героев,
раки-отшельники строят ракушечный скит,
раки-отшельники пятятся строго назад –
время замрет и кукушка по-чаячьи вскрикнет,
западный ветер заблудится в спрятанном ските,
берег, соленая осень, привычный расклад.