Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2016

А ему на работу
к приходу новой жены

(Рассады свечей
в Нотр-Даме)

монашки-нищенки,
котомки вытряхнув,
глазами птичьими

скользят меж витражей
невзрачных
Окон

Пишу. А ты
все ближе

дай мне любви своей
взгляд утомленный, напившийся
грусти

Парк на окраине –
тот, где слонялись

и бескровный мятеж
пожелтевших плакатов
на стенах, готовых обрушиться
вместе с граффити
в навалы цемента

проглот пылесос
и часы с барахолки

Помню фривеи

Лето, поблизости
брат – океан

Налетавшие штормы

вспышки огня в грозовых небесах

«дождь, ночь, отчаяние –
нелучшие места в фургонах».
Трясись, Ванда!
Шальная болотная
шмара

Не обламывай

Тащи свои жирные
Ляжки под этот
Южный навес

Плевать.

Вышло клево
Плясала раздетой, натягивая
на себя шмотки.

Ветхий, дешевый отель
с бездомными в парадной
благородными поборниками
нищеты

Через улицу виден
фасад известной бильярдной,
куда забегают актеры выпить

с заправским асом – дом родной
бит-поэтов,
музыкантов и
избравших путь

по принципам дзена
от Китая
к Подземке
за 4 простых воплощения

В слезах его с насиженного места
согнали по указке полиции
и мебель вынесли наружу.
Пластинки, мелочи.
А репортеры подсчитывали
вопли и проклятия
для газет:

«Надеюсь желтые торчки
тебя сцапают»
и у них
выйдет ибо
мак правит миром

Этот нежный, прекрасный
цветок

Красавчик Билли!

А помнишь
змея
любовника

ласки в смятой
траве, в песке,
в агавах

Я не забыл.

И помню звезды
в кромешной
тьме

смакование влагалища
до точки
прозрения

И какие там, Боже,

Персидские ночи?

«Стоит дворец
в каньоне
То наш родимый
край

Я одинок отныне
Ворота в Сад
открой

Но призраки
Каньона –
исчезли
в синеве они
И вот – растаяли мечты
В свой Сад меня верни.
Того, кто в Рай
потерянный идет
Пусть прозовут глупцом
те, для кого
иного мира нет

Где лгут друзья, плывя
так безрассудно
в угодьях личных и садах»

Промежность расцвела
под треск стены
фанерной

Чудовище расхохоталось
сквозь зеркало
при виде дурака
печального
и комнаты вокруг

Дай песни
Петь хочу
и самоцвет мечты
чтоб грезить

и подарю любви тебе
цветение

Солнце

под водой
неожиданно рядом
вещицы мелькнули

негритенка
с моторки – ласты и маска

Из ноздрей полилась
кровь слюдяная,
когда всплыли наверх

Поднялись, будто снова пульсируя
в своем влажном мире
Внизу было Царство
Империя бесшумных песков
и – да, разодетые
рыбки
– не покидают ведь
до последнего
Сладостной бездны

Съедаю тебя,
избегая словесных
костей

сыплю жемчуг

Девочка сильно
кричала вначале,
когда отбивали
бока ей дубинками

А я, замерев у огня,
через дверь
таксофона

видел их наступление
в раскатах
индейского гиканья

ощущал адреналин
страха полетов

лихорадку ужаса
в тяжком угаре
кровавой возни

Наги приходим
и ложимся в ряд
в земле,
где тесто – мы
и черви нас едят

Эти стихи
тебе
Великий текучий похабно цветущий зверь
Великое надушенное отродье ада
Великая добрая зараза
и летняя чума
Великий проклятый сраный мудило
Мать твою – урод

Ты лжешь, мухлюешь,
крадешь, губишь

лакаешь палящего Юга
рвотное пойло
алчности

подыхаешь навеки один

По горло в грязи
Незнакомец в твоем
трико

и кто это по-твоему?

Ты в курсе

Ты знаешь больше
чем выдал
Гораздо больше, чем выложил

Великая грешная сучка-ангел
ты был близок мне
ты правда был

нужен мне

Расскажи, как пришел и узрел,
посмотрел мне в глаза
и увидел тень часового,
сдающего пост
Здравых раздумий
со вкусом безумия
Хичхайкер прижался
к обочине и воздел
большой палец,
исчисляя границы
разума.

И до жнив не дожил, зелень-жита не жал.
Даже не долюбил. И не жил. И не жаль.

Здесь, с края зелёного моря, где дым клочковатый ложится,
горят тамбережные гоны и день малахитовый – в хруст! –
мир зреет округлым виденьем, мечтой, зачарован, столбится,
отваги я жду, самобегства, и, как самоказни, дождусь.
Усталость. Спокойствие. Вечность. Сменить их уже невозможно
на огнище вервей чернильных, на ночи прокуренной вкус.
Вельможное безголовье! Моя безнадежность – вельможна.
Я вами отобран навечно. Я – ваш. И навеки. Клянусь.
Ещё соблазнительно жито – и пена, и бронза, и зелень.
Крепись – ибо час. Золотится полями планеты раздол.
Триюдь, неумеха, утеха, моё вековое тризелье,
тебя не допить мне. Прощай же, моя сиротливая боль