Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016

В старом весеннем чане
вновь закипает дождь.
Всходит трава молчанья.
Сеял? Теперь пожнёшь.
Видишь, уже по пояс
вымахала, растёт…
Утренний мегаполис.
Пробки. Проспект. Народ.

Твари хотят по паре
строить житьё-бытьё.
Праздники наступают,
выстроившись свиньёй.
Что там, в ракушке? Жемчуг?
Устрица? Нет, гараж.
Сколько мужчин и женщин
входят в траву и в раж,

письма вскрывают, вены,
только бы разлюбить!
Ищут траву забвенья,
цепкую, словно сныть.
Всё это бесполезно,
сколько ни делай вид:
если ты весь железный,
значит, я вся – магнит.

Прошлое с настоящим
как заглушить травой?
Кто нас с тобой растащит –
общество? Постовой?
Семьи? Тоска тупая?
Зрители во дворе?
Праздники наступают,
выстроившись в каре.

Рот обжигая чаем,
смотришь в окно – там лес:
наша трава молчанья
выросла до небес.
Что нам собесы, ЗАГСы?
Душит сорняк Москву!
Будем с тобой, как зайцы,
молча косить траву.

«Ура, мы ломим, гнутся шведы!»
А много ль значили победы?
Бросавших под ноги знамёна
Уже не вспомнить поимённо.

Ура, мы ломим, шведы гнутся…
Я не смогу в тот мир вернуться,
Где пониманья хрупкий мостик
Нас вёл с тобой друг к другу в гости.
«Швед, русский колет, рубит, режет».
И ничего уже не брезжит,
И ничего уже не светит
На почерневшем белом свете.

Швед, русский колет, режет, рубит.
Когда тебя совсем не любят,
О новых подвигах и славе
Гадай по пушкинской «Полтаве».

Август позади, забудь о лете:
Было-сплыло, было и прошло.
В школу собираться стали дети.
Господи, как это тяжело!

Дай им твёрдость биться лбом о стены,
Есть гранит науки и молчать,
Ждать, как избавленья, перемены,
Знания насильно получать.

Их на физкультуру водят строем.
Каждый, кто из строя вышел вон,
Лучшей был бы участи достоин –
Маленький, полезший на рожон –

Но его «исправят» в школе быстро:
Он, устав от славы бунтаря,
Превратится просто в «хорошиста»,
Руку поднимать не станет зря.

Скоро ты усвоишь на отлично
Тупость дисциплины и муштры.
«Умные вопросы неприличны» –
Формула успешной детворы.

Хоть твоё прекрасно оперенье,
Цвет на серый срочно поменяй,
Чтоб не злить «общественное мнение» –
Школьные звонки о том звенят.

Щуриться, сутулиться и гнуться –
Это всё обычные дела.
Юность если б вздумала вернуться,
Я бы в школу вовсе не пошла.

Родители меня на демонстрацию
берут с собой. Мне нет ещё шести.
И надо не заплакать постараться,
когда воздушный шарик улетит –
их будут выпускать на Красной площади…
Когда вот только мы туда дойдём?
Знамёна с транспарантами полощутся
ноябрьским ветром, сереньким дождём.
Колонна то пойдёт, то остановится.
Милиция дежурит во дворах.
Друг другу все рассказывают новости,
хоть на работе виделись вчера.
Повсюду слышен смех, и льётся музыка –
как из ведра – и заглушает смех.
Вновь встали… Вновь пошли – проулком узеньким.
А шарик у меня – красивей всех!
А говорили: «Там толпа, там вирусы!»
Но хорошо, что взяли, хорошо.
Твердят коллеги мамины: «Как выросла!»
Коллега папин тоже подошёл.
Во внутреннем кармане спрятал фляжку он,
приладил шланг, завёл за воротник –
вот кто-то, кто замёрз – идти-то тяжко нам –
опять к заветной трубочке приник…
И громко в мегафон кричат: «Товар-рищи!»
И папа молодой. И папа – жив…

Терпи, хоть затекла ладошка в варежке.
Верёвочку от шарика держи!

Красный вышел такого накала,
как почти нестерпимый ожог,
как добытые Карлом кораллы,
как на волчьей охоте флажок.

А оранжевый – в тон авантюре.
Мы в оранжевой тонем волне,
не влюбившись, а именно втюрясь,
под табличками «Выхода нет».

Жёлтый цвет – светофорное «ждите».
Не хочу закаляться, как сталь.
Покажи мне, какой ты водитель,
выжимай потихоньку педаль,
чтоб зелёный размазался фоном,
если вместе прорвёмся в простор,
где мы выключим все телефоны,
где бросаются карты на стол,

а друг другу бросаются в руки.
В Голубом не простят нам броска.
Но мы что-то поймём друг о друге
без игральных и контурных карт.

Руки лотосом пахнут? Бензином.
И на улице будет темно,
и рельефные впадины синим
ночь наполнит, как чаши вином.

И сойдут этой радуги блики,
словно пуговки пробы Пирке,
в фиолетовом крике, на пике,
в сумасшедшем пиковом пике.

Стали тучны, под тяжестью веса
наклонились к земле небеса…
В глубине полуголого леса
мокрой курицей бродит лиса,
заметая хвостом своим листья,
всё желая убрать поскорей,
этим самым пришествие близя
ей на смену идущих зверей –
я так думаю, белых медведей…
Что она наметёт, угадай:
кто из нас друг от друга уедет,
кто к кому припадёт навсегда?

Не кидайся, лисица, не тявкай,
не тяни ты, зубами беря,
из-под кожаной куртки октябрьской
кашемировый шарф ноября.

Мало нужно человеку,
чтоб расстроиться навзрыд,
но метро – надёжный лекарь:
растолкает, исцелит.

Мы спускаемся под землю
в нежный сталинский ампир –
кто-то пишет, кто-то дремлет,
кто-то пиво не допил.

Отойду подальше лучше:
едут школьницы с доской…
Ты мне нравишься, попутчик
от Динамо до Тверской!

На меня ты тоже смотришь.
Где Амур с колчаном стрел?
…Вон в корзинке – кошка-скоттиш.
На неё бы посмотрел.

Ты читаешь книжку Ницше.
Он – противник брачных уз.
Ты ко мне не прислонишься.
Я к тебе не прислонюсь.

Ни травинки, ни деревца,
ни улыбки на лицах.
Только белое стелется.
Только чёрное длится.

На живых ли, на трупы ли
нынче выше расценки?
Нарисованный в куполе
не ответил мне в церкви.

Поле белым застелено.
Вероятного мая.
Ты живую хотел меня.
А теперь я не знаю.

Узость строк. Я ленивица?
Или это усталость?
Просто крови в чернильнице
очень мало осталось…