Драмы и комедии

Ш к у р а н к о в. Простите, Павел Андреевич, но все это самообман, детская забава, которая не имеет никакого практического значения. Счастливой-то доли все-таки нет.

Г у д о в и ч. Была. И будет. Она еще будет.

Ш к у р а н к о в. Будет, когда нас не станет.

Г у д о в и ч. А это не важно. Я в это верю, значит, я заранее, уже сегодня, переживаю эту счастливую долю в своих творческих мечтах. Я ею живу. Она — эта вера — спасает меня от отчаяния, дает мне силу и мужество быть человеком.

Ш к у р а н к о в. Это опять-таки все только мечты. Я думаю, что нам с вами пора стать на реальную почву и более четко определить линию своего поведения.

Г у д о в и ч. Вот в этом вы правы — ближе к жизни. Мы со своими мечтами слишком замкнулись в своей скорлупе. Народ не только мечтает, но и борется. И мы должны ему помочь чем можем. Я уже и сам об этом думал.

Ш к у р а н к о в. Вы меня не так поняли, Павел Андреевич. Я совсем не собираюсь идти в партизаны. Боже меня сохрани! Несерьезно это все.

Г у д о в и ч. Что несерьезно?

Ш к у р а н к о в. Да вот эта игра в партизанскую войну. Разве можно что-нибудь поделать против такой силы? Ну, убьют сотню-другую фашистов, разве это решит судьбу войны? Ведь вот где оказались уже: к Грозному подходят. Сталинград не сегодня-завтра будет у них. И нет такой силы, которая могла бы их остановить.

Г у д о в и ч. Такая сила есть.

Ш к у р а н к о в. Где она?

Г у д о в и ч. В народе, в Советском государстве.

Ш к у р а н к о в. По-видимому, мы с вами переоценили мощь Советского государства. Не вижу, Павел Андреевич, никакой силы.

Г у д о в и ч. Должно быть, не через те очки вы смотрите, Антон Евдокимович, если не видите.

Ш к у р а н к о в. Через какие же очки я, по-вашему, гляжу?

Г у д о в и ч. Не через берлинские ли начинаете смотреть?..

Ш к у р а н к о в. А мы давайте скинем очки: я — берлинские, которые вы мне приписываете, а вы — московские, и давайте взглянем на вещи трезво. Ну, где эта сила, покажите мне ее?

Г у д о в и ч. Кто потерял способность видеть, тому не покажешь.

Ш к у р а н к о в. Напрасно вы меня, Павел Андреевич, Берлином попрекаете. Я, кажется, никуда не лез, воздерживался от каких бы то ни было политических тем, писал невинные вещи. Но это уже становится опасным. Нас начинают обвинять в саботаже. Это до добра не доведет.

Г у д о в и ч. В наших условиях опасно быть честным человеком Значит — долой совесть?

Ш к у р а н к о в. Ну, и против рожна тоже не попрешь Хочешь не хочешь, а приходится считаться с реальной обстановкой.

Г у д о в и ч. И это говорит тот самый композитор Шкуранков, которого прославил советский народ?

Ш к у р а н к о в. И не зря: я все-таки кое-что сделал для народа.

Г у д о в и ч. Вы кое-что делали тогда, в спокойные времена, когда вам это ничего не стоило. А теперь, когда народ в беде, вы готовы отречься от него. А именно теперь ему нужен ваш голос протеста.

Ш к у р а н к о в. Какой протест? О чем вы говорите, Павел Андреевич? Это ненужное и опасное донкихотство. Никому оно не поможет, а нас погубит. Исход борьбы уже предрешен.

Г у д о в и ч. Жаль мне вас, Антон Евдокимович. Вы человек без веры.

Ш к у р а н к о в. Была у меня вера, да не на что ей больше опереться.

Г у д о в и ч. Не было у вас настоящей веры. Очень уж короткие крылья у вашей веры: они не удержали вас на высоте, и вы шлепнулись в болото, прямо к ногам палача. Из безверия родилась трусость, а от трусости недалеко и до подлости.

Ш к у р а н к о в. Ну уж это вы хватили через край, Павел Андреевич. Никакой подлости я еще не сделал.

Г у д о в и ч. Я говорю — недалеко.

Ш к у р а н к о в. Я вижу, что нам недалеко до ссоры. (Встает.) С вами сегодня невозможно разговаривать. Думаю, что при следующей встрече мы лучше поймем друг друга. (Уходит.)

Г у д о в и ч (один) . Я тебя и так хорошо понял.

Входит Б р о н я.

Б р о н я. Что это он хмурый какой-то ушел? Вы тут уж не поссорились ли?

Г у д о в и ч. Да как же! Пришел выведать, не составлю ли я ему компанию подымать лапки вверх. До сих пор сидел и выжидал, чья возьмет, а теперь решил, что все уже ясно, и поэтому можно не стесняться.

Б р о н я. А вы не волнуйтесь. Мало ли кто какую околесицу несет. Неужто вам все это к сердцу принимать?

Г у д о в и ч. Слышать мерзко.

Б р о н я. Может, перекусите немного?

Г у д о в и ч. А знаешь, это бы не вредно.

Б р о н я (разворачивая сверток) . Вот хлеб и огурцы. Перекусите пока, а я пойду суп сварю.

Г у д о в и ч (берет в руки хлеб) . Где достала?

Б р о н я. Огурцы — на рынке, а хлеб — там, в больнице.

Г у д о в и ч. А ты? Обедала без хлеба? (Отодвигает хлеб.) Нет, я не буду есть этот хлеб.

Б р о н я. Вот и зря. Хлеб вкусный.

Г у д о в и ч (берется за скрипку) . Завтра и я пойду хлеб зарабатывать.

Б р о н я. Каким это способом?

Г у д о в и ч. Честным. Я людям поиграю, а люди мне заплатят.

Б р о н я. Где это вы будете играть?

Г у д о в и ч. Это я тебе потом скажу.

Б р о н я. Дайте слово, что вы не сделаете никакой глупости.

Г у д о в и ч. Глупости? Нет. Даю слово, что глупости не сделаю. (Настраивает скрипку.)

Б р о н я. Ну, смотрите же! (Выходит.)

Г у д о в и ч. Поглядим, что у меня за репертуар. (Потихоньку наигрывает белорусские и русские песни, из каждой по куплету. Иногда у него не сразу выходит, повторяет. Остановился. Отщипнул хлеба. Ест. Наигрывает: «А в поле верба».)

Стук в дверь.

Войдите!

Входит М и г у ц к и й, хорошо одетый, выбритый.

М и г у ц к и й. Наконец-то я вас нашел. Здравствуйте, Павел Андреевич.

Г у д о в и ч (холодно) . Здравствуйте.

М и г у ц к и й. И совершенно случайно. Иду, слышу — кто-то играет: «А в поле верба». Ну, думаю, это кто-нибудь из наших.

Г у д о в и ч. А оказалось…

М и г у ц к и й. Так оно и оказалось. (Вглядывается в Гудовича.) Вы сильно изменились. Давно я вас не видел.

Г у д о в и ч. Я вас тоже. С того дня, как вы бросили меня с тяжело раненной женой на руках.

М и г у ц к и й. Да-а… Это уж больше года будет. Я слышал, что Ганна Яковлевна умерла.

Г у д о в и ч. Через две недели после того. А я вот… остался здесь.

М и г у ц к и й. И у меня тогда тоже… почти все сгорело. Мало что успел вытащить.

Гудович молчит. Неловкая пауза.

Как вы животе, Павел Андреевич?

Г у д о в и ч. Ничего, хорошо живу.

М и г у ц к и й (скептически, даже брезгливо оглядывает комнату, самого Гудовича) . Я бы не сказал… Черный хлеб с огурцами…

Г у д о в и ч. Надоело: каждый день белый да белый. Велел черного принести.

М и г у ц к и й. Шутник вы, Павел Андреевич. Это хорошо, что вы не теряете чувства юмора, но так жить… Работаете где-нибудь? Я слышал, вы работали в оркестре… рядовым оркестрантом.

Г у д о в и ч. Второй скрипкой.

М и г у ц к и й. Смеха достойно! Лучший белорусский композитор… В искусстве вам принадлежит первая скрипка.