Борис Рабкин - Самая длинная ночь

А р к а д и й. Это верно, я не читал Плеханова, Александр Васильевич, но я часто по ночам смотрю на небо и вижу, что все оно усыпано пятиконечными звездочками.

В о р о н и н. Это мираж, Голиков, фата-моргана, игра больного воображения. Звезды имеют форму шара, круглого раскаленного шара. Вы больны, Голиков. Вся Россия больна! Только больной народ может позволить, чтобы им командовали пятнадцатилетние мальчишки. Впрочем, нам некого винить — мы, русские либералы, сами немало способствовали распространению этой заразы, сами насаждали ее.

Пауза.

А р к а д и й. Так что же вы все-таки делали в Андреевичах, Александр Васильевич? Зачем прятались?

В о р о н и н. Вот мы и подошли к концу нашего разговора. Курите, Голиков? Табак есть?

Аркадий молча протянул кисет. Оба закурили.

(Усмехнулся. Затянулся крепко.) Не успел удрать. Кавалерист я скверный, вскочил на неоседланную лошадь… ну и вылетел головой вниз в оврагах.

А р к а д и й. Зачем же было удирать, если совесть у вас чиста перед Советской властью?

В о р о н и н. А кто вам сказал, что совесть у меня чиста? Я служу при штабе генерала Соколовского. Слыхали, должно быть, о капитане Ковалеве?

А р к а д и й. Вы… (И умолк.)

В о р о н и н. Да, Ковалев — это я.

А р к а д и й. Шутите, Александр Васильевич…

В о р о н и н. Какие уж тут шутки. (Оторвал подкладку от фуражки, вынул документ, подал Аркадию.) Девичья фамилия матери. Упокой, господи, душу ее! Если бы на вашем месте был кто-либо другой, я бы так легко не признался в этом, я бы стал лгать. Вышел бы из этой передряги менее рискованным способом, но вам… Нет! Как бы вы ни пыжились, для меня вы все равно останетесь мальчишкой, учеником, которого я год назад спас от исключения из училища.

Пауза.

А беретесь переделывать мир… Прощайте, Голиков! (Уходит.)

Пауза.

Аркадий стоит посреди комнаты в оцепенении. Входит А н г е л к а.

А р к а д и й (встретился с ее взглядом, прочел в нем что-то такое, отчего сразу пришел в себя, бросился к окну, кричит вниз) . Александр Васильевич! Постойте! Стойте! Вернитесь! Задержите его! Это капитан Ковалев!

За окнами крики, суматоха, Аркадий и Ангелка перегнулись через подоконник, смотрят вниз. За окном топот копыт, выстрел. Аркадий медленно отходит от окна, опускается на стул, закрывает голову руками.

А н г е л к а (подходит к Аркадию сзади, обнимает его, шепчет нежно и страстно) . Ничего, хлопчик, ничего, не жалей об нем, то кат, палач, он своими руками людей расстреливал. Пойдем ко мне, хлопчик, пойдем! Я тебя утешу, приголублю… Пойдем.

А р к а д и й (вырывается из ее объятий, кричит обиженно, совершенно по-детски) . Дура! Дура! Дура! (Выбегает из комнаты.)

Темнота.

Шаг атакующих.

Барабан…

Мелодия «Березоньки»…

1936 год. Июль. Крым.

Тропинка по дороге из Симферополя в Гурзуф.

Входят Г а й д а р и С ы н. У обоих за плечами походные рюкзаки, оба несут палки, как ружья.

Г а й д а р (поет) .

С ы н (подхватывает) .

Г а й д а р (обернулся, взглянул на отставшего Сына, сбавил шаг) . Какие будут приказания, мой маленький командир?

С ы н. А такие будут приказания, что жарко. Идем и идем уже целый час.

Г а й д а р. Всадники притомились?

С ы н. Маленько.

Г а й д а р (командует воображаемому отряду) . Прива-ал! Коней расседлать! Кашеварам варить кашу.

С ы н (сбросил мешок, опустился на землю) . Эх, сейчас бы мороженого…

Г а й д а р. Не входит в походное довольствие. А входит в него… (Достает из мешка и раскладывает припасы.) Хлеб ржаной, консервы рыбные, соль, лук да хорошая вода во фляге. Самая солдатская еда.

С ы н. Зря все-таки не дождались автобуса, были бы уже в Артеке.

Г а й д а р. Это так. Искупались бы, наелись пионерских щей да и спали бы в холодочке.

С ы н. Ага.

Г а й д а р. Солнце не печет, ноги не горят, в животе сытая музыка и прохладный ветерок с моря. Хорошая жизнь!

С ы н. Хорошая!

Г а й д а р. Вот то облако, что похоже на верблюда, видишь?

С ы н. Вижу.

Г а й д а р (кричит облаку) . Верблюд, верблюд, хочешь соли?

С ы н (смеется) . Вот он сейчас как плюнет!

Г а й д а р. Не доплюнет. Он от нас вон как далеко, а ближе подбежать не может, хвостом за скалу Ганзуры зацепился. Вон того орла, что парит в небе, видишь?

С ы н. Вижу.

Г а й д а р (кричит орлу) . Орел, орел, далеко ли до моря?

С ы н. Вот он нас сейчас как клюнет!

Г а й д а р. Не клюнет, это мой знакомый орел, мы с ним еще во время гражданской войны побратались, он для моих всадников сторожевую службу нес. Белые вершины гор видишь? Небо синее видишь? Серые камни, желтые скалы, извилистую тропинку, что петляет между камней и скал, видишь?

С ы н. Вижу, только к чему ты все это?

Г а й д а р. А к тому, что если бы поехали мы с тобой в автобусе, да наелись бы пионерских щей, да спали бы в холодочке, то ничего бы этого мы не увидели. В животе было бы густо, да в душе пусто. (Закусывают.) Круче посыпай хлеб солью, мой маленький командир. Соль жажду утоляет лучше воды. Так. Хорошо. Поедим, покурим, запоем и зашагаем дальше. (Закончил есть, собрал в пригоршню крошки, бросил в рот, набивает трубку табаком, поет.)

С ы н. Это что за песня?

Г а й д а р. Солдатская, старинная. (Поет.)

(Вынул тетрадку в клеенчатом переплете, карандаш, делает записи.)

С ы н. Папа, спой еще какую-нибудь солдатскую.

Г а й д а р. Хорошо. Слушай. (Отложил тетрадь, карандаш, поет.)

С ы н. Папа, это хорошая песня, но ведь это же не солдатская.

Г а й д а р. Как не солдатская? (Широким жестом обвел вокруг.) Горы. Сумерки. Идет отряд. Он устал, идти трудно. За плечами выкладка шестьдесят фунтов, винтовка, патроны… А там, на перевале, — белые. «Погодите, — говорит командир, — еще немного, дойдем, собьем… тогда и отдохнем. Кто до утра, а кто и навеки…» Как не солдатская? Очень даже солдатская.

С ы н. У тебя все песни солдатские — и «Березонька» солдатская, и «Жаворонок» солдатская, и «Заводы, вставайте» солдатская. Какая же не солдатская?